Клятва королевы
Шрифт:
Я вновь почувствовала, что живу.
Мне предоставили покои в роскошном алькасаре в центре города, рядом с недостроенным каменным собором, что возвышался над разрушенными остатками большой мечети. Повсюду во дворце слышалась и ощущалась вода, она журчала в мозаичных фонтанах, вздымалась по изящной дуге над тихими водоемами в садах и поблескивала в укрытых лилиями прудах. Вода и тепло, соблазнительная смесь, от которой мне хотелось сбросить тесную одежду и пройтись обнаженной, словно дикая кошка, по своим комнатам, переходившим одна в другую подобно лабиринту из сандалового дерева, мозаики и мрамора.
Официальной приемной я сделала
Высокий и худой, с зачесанными над узким лбом волосами с проседью и сморщенным шрамом на виске, он олицетворял нашу южную гордость. Глядел на меня с легкой снисходительностью, не соответствовавшей его безупречным манерам, — давал понять, что не привык подчиняться кому бы то ни было, а тем более женщине.
— Воздаю должное вашей светлости, — изящно поклонившись, проговорил он, — и передаю во власть вашей королевской особы ключи от моего города, где вам теперь предстоит безраздельно править.
Фразы, естественно, были символическими — никаких настоящих ключей, которые он мог бы отдать, у него не было. Он стоял передо мной с пустыми руками, словно одни лишь слова являлись доказательством его верности. И будто не он провел последние десять лет, превращая юг в личную сокровищницу, сражаясь с Кадисом, захватывая принадлежавшие короне земли и замки и позволяя провинции погрузиться в беззаконие, пока он копил несметные богатства и отказывался платить налоги.
Меня слегка удивило его хладнокровие, хотя я ничем не дала этого понять. Будь у него хоть капля стыда, побледнел бы. Но он лишь заявил:
— Вряд ли я смогу отдать что-либо еще, пока Кадис на свободе, Majestad. Он с величайшим наслаждением грабит мои земли, похищает мой урожай, моих лошадей, скот, даже крепостных.
— В таком случае он тоже должен искупить вину за свои поступки и воздать мне должное, — сухо ответила я.
К моему удивлению, герцог хрипло рассмеялся:
— Кадис? Искупить вину? Он никогда этого не сделает. Он презирает любую власть, даже своего монарха. Ничем не лучше обычного преступника! Вам следует приказать арестовать его и выпотрошить живьем за неповиновение.
— В самом деле? — Мне был не по душе тон Медина-Сидонии, и не нравилось, что он пытается указывать, как я должна поступать.
Герцог, кажется, забыл, что ни он, ни Кадис никогда не имели прав на множество узурпированных ими территорий. В действительности гордый Сидония был не меньшим злодеем, чем его враг, и у меня на мгновение возникла мысль сообщить ему об этом, но я все же взяла себя в руки и сказала:
— Можете быть уверены, я здесь для того, чтобы вершить справедливость, и я положу конец ссоре между вами и маркизом, с каковой целью сеньор Кадис будет немедленно призван пред мои очи.
— Посмотрим, — усмехнулся Медина-Сидония, — как много времени ему потребуется, чтобы ответить, если вообще ответит.
Слова его нисколько меня не разубедили. Ожидая ответа Кадиса на мое послание, я решила проучить герцога на примере. Приказала поставить в зале помост для трона, чтобы каждое утро принимать народ. Едва услышав о моей готовности рассмотреть жалобы, люди выстроились в многочасовую очередь, желая предстать передо мной.
Я потребовала, чтобы Медина-Сидония посещал эти встречи, поскольку, как я подозревала, мне
— Никто мне не верит, — сказал он мне, комкая шляпу в узловатых руках и нервно поглядывая на Медина-Сидонию, что стоял у моего трона, словно гранитный столб. — Говорят, будто мы все лжем, каждый из нас, хотя я потом выяснил, что все мое стадо продали на рынке. Majestad, прошу вас о справедливости. Мои козы — все, что у меня есть; мне нужно их молоко, чтобы делать сыр и обеспечивать семью. А моя дочь… — Голос его сорвался. — Ее обесчестили. Ни один приличный мужчина теперь ее не возьмет.
— Подумаешь, еще одна обесчещенная еврейка! — вмешался Медина-Сидония, прежде чем я успела что-либо сказать. Когда я повернулась к нему, он добавил; — Этот человек богохульствует, как и все его грязное отродье. Он отказался подчиниться закону и держаться в пределах своего гетто. Если он настаивает на том, чтобы торговать на рынке своим сыром, как может наш магистрат отвечать за то, что с ним приключается?
Грубость Медина-Сидонии не стала для меня неожиданностью. Он появлялся во дворце каждый день, одетый в дорогие шелка и бархат, в сопровождении свиты, достойной властителя. На поясе его висел меч прекрасной работы, перчатки и манжеты украшали драгоценные камни и золото; для подобной жизни ему требовался немалый доход. И, как и многие гранды в течение столетий, он наверняка поддерживал магистрат, который, в свою очередь, платил ему процент со всего, что приносили их воровские банды. То был испытанный временем способ вести роскошную жизнь и получать власть над обширными территориями — та самая презренная коррупция, от которой я со всей решимостью намеревалась избавить королевство.
Не сводя взгляда с герцога, я спросила:
— Евреям запрещено смешиваться с христианским населением на рынке?
Я уже знала, что это не так. В отличие от Кастилии, где с терпимостью дела обстояли непросто, Андалусия исторически отличалась большей лояльностью. Разделения христиан и евреев не требовалось здесь уже столетия, хотя многие местные евреи предпочитали оставаться на старых, выделенных им территориях.
Медина-Сидония удивленно взглянул на меня.
— Нет, — ответил он, — но с точки зрения здравого смысла…
— Здравого смысла? Сеньор герцог, даже если бы евреям запрещено было появляться на рынке, что на самом деле не так, у этого человека вымогали деньги, на него напали, у него похитили имущество и обесчестили дочь. Какой здравый смысл в том, что жителям этого города приходится опасаться за свое имущество и даже за жизнь? — Я снова повернулась к просителю, который съежился, будто желая исчезнуть. — Вы знаете людей, которые пришли в ваш дом?
Он кивнул, и я едва услышала его шепот:
— Это те же воры. Они поступают так и с другими, с полного ведома магистрата. Обкрадывают нас, потому что мы евреи и не можем использовать оружие для защиты от христиан.