Клятва мечей
Шрифт:
Ужин получился отличным, и после еды ни у кого не было желания сидеть. От Риверсайда их отделяло сорок миль, но вероятность погони только усилила обычную осторожность Базела. Никто не возражал, когда Базел решил поставить часового, лишь Тотас стал протестовать против того, что Конокрад разделил вахту на три части и попросил Заранту с Рекаа принять на себя треть, но не включил его. Тотас замолчал только после тихой фразы Заранты. Базел хотел бы узнать, что она сказала, но даже Брандарк не имел представления, на каком языке она говорила. Однако это сработало, и Тотас без единого слова завернулся
Ночь прошла без происшествий, если не считать обычных отрывочных, хаотических, мучительных снов Базела, но на заре его разбудил ужасный скрежещущий звук. Он перекатился на спину и сел, и уши его прижались к голове от невольного сочувствия, когда он увидел, в чем дело.
Тотас сидел согнувшись и кашлял, как будто его легкие были готовы выпрыгнуть из груди. Рекаа с беспокойством следила за ним, а Заранта сидела рядом. Копейщик боролся с кашлем, зажимая рот костлявым кулаком, Заранта поддерживала его изможденное тело. Положив его голову себе на плечо, она шептала ему на ухо слова утешения, и по ее щекам катились слезы.
Базел встретил ее взгляд, в котором читались тревога и гнев – не на него, а на что-то бывшее причиной этих мучений. В ее глазах была и тихая просьба, и градани, медленно кивнув, снова лег и отвернулся, предоставив Тотасу вести свою одинокую борьбу с болезнью.
Он отчаянно кашлял не меньше четверти часа. Когда Базел минут через двадцать перестал притворяться спящим и открыл глаза, ничто в лице Тотаса не выдавало только что пережитых страданий. На следующее утро Базел дипломатично сделал вид, что не замечает, как Тотас чуть медленнее, чем вчера, седлает лошадь. Заранта могла играть какую угодно роль, но ее преданность своему телохранителю обезоруживала Базела. И он восхитился мужеством Тотаса, когда тот взлетел на лошадь, как будто ничего не случилось.
В Коре они остановились, чтобы пополнить припасы.
У них было слишком мало денег, чтобы посылать за покупками градани, при виде которых любой торговец поднял бы цены втрое, поэтому на рынок отправились люди, и Заранта добилась на этом поприще такой завидной экономии, что Брандарк, которому она вернула кошелек, переглянувшись с Базелом, вручил ей его обратно, предложив отныне взять на себя обязанности казначея отряда.
Она купила еще несколько одеял, привезла добавочный зерновой фураж, ведь с холодами травы на полях, которой могли питаться животные, становилось все меньше. Базел ощутил прилив оптимизма. Ничто не могло устранить неизбежных тягот их похода, но путешествовать в обществе Заранты оказалось выгодным.
Ясная погода продолжалась еще несколько дней. Ночи становились все холоднее, Тотас постоянно испытывал боль. Но если не считать нескольких приступов кашля – к счастью, не таких мучительных, как первый, – он не выказывал никаких признаков слабости. Базел скоро осознал, насколько это мужественный человек. Его болезнь была непрекращающейся и изматывающей битвой, более страшной, чем те сражения, в которых приходилось участвовать Базелу, и Тотас боролся с потрясающей стойкостью. Базел был сам удивлен чувством гордости, охватившим его в тот день, когда он понял, что может назвать этого человека другом.
Это оказалось легче, чем он
Но в Тотасе было и нечто большее, и Конокрад начал осознавать, что именно, когда они миновали Кор и взяли направление на Герцогство Каршон. Тотас никогда не видел в нем градани, но лишь равное себе существо, и судил по заслугам, без предвзятости и предрассудков.
Такого он не встречал еще ни у кого, даже у Хартана. Где-то в тайниках души Базела оставалось недоверие, которого он сам стыдился, которое заставляло подозревать, что в отношении Тотаса было что-то вроде тайного снисхождения. Но нет, Тотас никогда ни до кого не снисходил. Он оценивал других по тем же высоким меркам, с которыми подходил к себе самому. Он наблюдал за обоими градани в течение всех этих дней, прежде чем смог вынести свое решение. Сделав это, он принял лидерство Базела и проникся к нему тем же уважением, если не той же преданностью, что и к Заранте.
Он доверял обоим градани, и это доверие было обоюдоострым мечом. Если тебе доверяют, то ты должен доказать, что достоин доверия. Базел чувствовал, что доверие Тотаса превращает вызванное необходимостью соглашение между людьми и градани в нечто гораздо более важное и обязывающее. Но эта перемена вызвала у Базела странное удовлетворение, чувство сопричастности, ощущение, что ты занят достойным делом, потому что вместе с тобой его делают достойные люди.
А они были достойными людьми, несмотря на то что что-то скрывали.
Как бы ни была трудна дорога, как бы ни уставала Заранта, жалоб от нее никто не слышал. Она объединила усилия с Брандарком, помогая тому работать над его окаянным сочинением. Почти каждый день они посвящали какое-то время этому занятию, но по крайней мере теперь она пела вместо него.
Нрав Рекаа был более переменчивым, у нее бывали дни дурного настроения, особенно когда ночи начали становиться все холоднее, но и она старалась изо всех сил. Какой бы раздраженной она ни была вечером, она всегда поднималась рано, готовая встретить следующий день, какое бы новое испытание он ни нес.
Тотас, как со временем понял Базел, сознавал, что не доживет до конца путешествия. Поэтому он так подробно описывал предстоящую отряду дорогу. Он видел в градани своего преемника, которому предстоит доставить Заранту домой. Тотас был человеком, готовым выполнить свой долг до конца, каким бы этот конец ни был. И это притягивало к нему Базела.
Неудивительно, что Заранта была столь предана своему телохранителю. Неудивительно, что она поддерживала его за плечи, когда его одолевали приступы кашля, и с болью во взгляде наблюдала за ним во время переходов. Она могла смеяться выходкам Брандарка или дразнить своих спутников, чтобы скрыть боль, но только потому, что иное ее поведение тяжело подействовало бы на Тотаса. Все новые проявления нежной заботы Заранты по отношению к своему телохранителю наполняли Базела страхом при мысли о том, что могло заставить ее повести умирающего человека, которого любила, прямо в зубы зимних морозов.