Клятва
Шрифт:
Элья прошлась по кухне, медленно обогнула стол и уставилась на газету, словно пытаясь проглядеть её насквозь.
— Бумага сейчас полыхнёт, — заметил Герек из-за газетного листа. — Элья, мне эти твои выкрутасы побоку. Если ты хочешь мне что-то сказать, говори, а не швыряйся хлебом.
При мысли о том, что она действительно кинула в него кусок хлеба, Элью затопила жаркая волна стыда, которую она не ощущала с тех пор, как сбежала от Гарле-каи.
— А ты сам не догадываешься?!
Она круто развернулась и пошла в сторону двери, искать брошенный хлеб. Пока ходила, придумывала, как лучше повести разговор. Перво-наперво, нужно успокоиться (хотя
«Но он не будет меня слушать! — злилась Элья. — Он будет издеваться!».
Думать, думать…
Какие у неё преимущества?
Во-первых, его совесть. Которая — Элья верила в это — у Герека всё-таки есть. Как бы он ни кричал об ошибках, которые она должна сама исправлять, что-то в нём отчаянно сопротивлялось идее принуждать человека к искуплению, да ещё подобным образом. На этом можно было сыграть.
Во-вторых, его неосмотрительность. Чары Герека, наложенные на неё, кому-то здорово путают карты. Пока Элья под контролем, но что случится, если она действительно уйдёт в Сакта-Кей? Нет, она не будет его шантажировать… здесь нужно играть тоньше. Нужно намекнуть.
Ну и наконец, необходимо улыбаться. У Эльи была в арсенале такая специальная улыбка, которая, на первый взгляд, как будто выражала расположение, а на деле говорила: «У тебя, голубчик, никаких шансов»… Она подходила на многие случаи жизни, эта улыбка, не только в общении с нежелательными кавалерами.
Элья на мгновенье замерла у зеркала. То, конечно, было мутноватым, но не искажало правды: худое бледное лицо с острым носом, который в прошлой жизни, когда Элья хорошо питалась и много бывала на солнце, смотрелся очень симпатично, а сейчас, соседствуя с обострившимися скулами, как никогда напоминал птичий клюв; по-прежнему светлые, но какие-то потускневшие волосы, потерявшие и золотистость, и озорную волну… Элья растянула губы в улыбке, слегка сощурившись, а когда увидела получившуюся гримасу, почему-то вспомнила историю о женщине, которая зарабатывала заказными убийствами — история была выдуманная, но в школе-приюте Элья верила и в менее вероятные вещи… Она сейчас улыбалась примерно так же, как должна была бы улыбаться эта женщина.
А другие улыбки у Эльи не получились.
…Вернувшись на кухню, она рассеянно села за стол и положила перед собой кусок хлеба, который вертела в руках. После того, как он повалялся на полу, есть его, наверное, не стоило, но и выкидывать было жалко. Элья сидела и смотрела на этот кусок, а Герек по-прежнему смотрел в газету.
— Я сейчас чуть не убежала, — сказала Элья. — Я пришла на кухню, чтобы найти еду, которую можно было бы взять с собой в Сакта-Кей… Ты можешь…
«…хотя бы предупреждать, когда уходишь?» — хотела спросить она, но вспомнила, что пообещала себе не подстраиваться под других, и потому закончила вопрос смелее:
— …не уходить из дома без меня?
Герек сложил газету, сцепил в замок руки и сердито уставился на Элью.
— И что, мне всё время с тобой таскаться? А как насчёт личного пространства?
— Необязательно всё время, — терпеливо ответила Элья. — Главное, чтобы ты не был слишком далеко от меня. Мне становится легче, когда ты на определённом расстоянии находишься… Ты ещё не вошёл в дом, когда я вдруг поняла, что делаю что-то не то.
— Я ухожу недалеко, как правило. Сегодня мне пришлось уйти к дальней окраине города, — он кивнул на свёрток, — мяса купил, а то в доме
Элья, подумав, кивнула. Хоть какой-то компромисс.
— В любом случае, предупреждай меня, когда куда-то уходишь, — всё-таки сказала она. — Мне так будет легче концентрироваться.
Герек пожал плечами и отщипнул мякиш от по-прежнему лежавшего на столе хлеба — парню, очевидно, было плевать на то, что кусок повалялся на полу.
— Идёт.
6
Он так ни разу и не позвал её с собой. Так что те редкие вылазки, которые они совершали в город вместе, были исключительно Эльиной заслугой. Она просто ставила его перед фактом: мне нужно купить то-то, сделать то-то… Герек пожимал плечами — и уступал.
В этих коротких путешествиях они держались, как брат с сестрой, успевшие надоесть друг другу ещё в детстве. Герек иногда обращал внимание спутницы на какие-нибудь занятные архитектурные детали, вроде длинного дома, некогда бывшего мостом через ныне пересохшую реку, вскользь ронял циничную реплику насчёт расплодившихся на улице торгашей и их залежалого товара. От него также можно было узнать, почему тангрольцы стригут деревья в парках и почему на вывеске самой дорогой гостиницы, называющейся «Горная жемчужина», изображена собака. Но в основном маг молчал, хмуро скользя взглядом по лицам прохожих и — совсем редко — здороваясь кивком с кем-то из знакомых.
Элья купила пару простых платьев, юбку, блузку и вязаную кофту, чтобы укутываться в неё вечером, сидя в гостиной. Этот дом так медленно прогревался, словно для него существовали какие-то свои времена года — в основном, судя по всему, осень. Элья просила Герека топить печку два раза — немножко утром, чтобы жизнь казалась чуть менее невыносимой, и вечером, как следует. Но в гостиной по вечерам всё равно почему-то не становилось жарко, и кофта была совсем не лишней. Только вот сидела Элья почти всё время в одиночестве — Герек, если был дома, редко спускался со второго этажа.
Днём ей нередко доводилось видеть, как он работает. В самом деле, магия была Гереку большим подспорьем. Собственно, он вообще не особенно утруждал себя: нарвёт какой-то травы поутру, скользнёт сознанием в некий неведомый Элье мир, поведёт рукой над листьями — и те уже скукожившиеся, как будто не один день сохли на чердаке. Ещё раз проведёт — и они рассыпаются в порошок. Примерно так же готовились и какие-то экстракты. И так же, насколько понимала Элья, росли сами травы — она даже как-то раз поймала Герека колдующим над распускающейся лекарственной ромашкой.
— Я слышала, маги берут силу из других миров… — как-то раз произнесла Элья, зачарованно глядя на то, как очередной порошок перекочёвывает по воздуху в какую-то скляночку. Она сидела в гостиной с книжкой, а Герек избрал очередной рабочей поверхностью небольшую тумбочку напротив серванта. — Ты тоже, да?
— Конечно.
— А где они, эти миры? Они же огромными должны быть. А границ как будто много…
— Ну, строго говоря, те границы, о которых все говорят — это как невидимые очертания невидимых дверей… Это не сам мир, это проход в него.