Клятва

Костылева Мария

— Чего?

— Ну, стихи почитай, пожалуйста. Тебе ведь всё равно нечего делать, ты же сам говорил.

Элье стоило больших усилий сдержать улыбку, произнося эти слова. Девушка была почти уверена, что Герек отговорится, вспомнит о какой-нибудь головоломке, срочно требующей разгадки, или о заказанном на завтра порошке, который необходимо приготовить.

И всё-таки улыбнулась, заметив, как он обречённо листает сборник. Но улыбнулась скорее радостно — ей уже очень много лет никто не читал вслух.

Когда последний перейду порог,

Я,

может, стану влагою небесной

И облаком над синевой дорог

Я поплыву на звук любимой песни…

Элья прикрыла глаза, стараясь сосредоточиться не на бухавшей в голове боли и не на горящей спине — а на этом голосе, обладатель которого был далеко не самым лучшим чтецом из всех, которых Элье приходилось слушать в своей жизни, но всё же он был и он читал.

Интересно, чем всё-таки после смерти стал Ильвикур? Облаком? Дождём, который пролился в реку, чтобы «обнять волной любимый берег»? Ветром?..

«Я бы стала ветром, — подумала Элья. — Если бы у меня был выбор, я бы стала именно ветром…»

Она хотела спросить у Герека, что бы он предпочёл на месте поэта, но маг, закончив читать один стих, тут же, без перехода, начал бубнить следующий, и Элья не стала его прерывать.

7

На Элье всё заживало, как на собаке.

— Возможно, это потому, что ты всё-таки немножко нежить, — рассудил «добрый» Герек. — У этих тварей очень высокая способность к регенерации.

— Сам ты тварь, — сказала ему Элья.

Сославшись на большой объём заказов из аптек, маг следующие пару дней не уходил в город. Элья догадывалась, что он просто не хочет оставлять её одну, пока она поправляется, и была ему благодарна.

Звонкий месяц заканчивался, начинался сенной. Небо Кабрийского округа обжигало жителей Тангроля, однако там, где стоял дом Герека, всегда легко было отыскать прохладный ветер, а если подняться ещё повыше в горы, то о жаре можно было вообще забыть. Однако Элья не поднималась. Она в принципе старалась как можно реже выходить из дома, кроме разве что просто за порогом постоять. Она даже к обрыву почти не приближалась — вне зависимости от того, находился Герек рядом или нет, её на этом месте охватывала странная тоска по дальним землям, хотелось тотчас же отправиться в путь.

— Когда я не думаю о Сакта-Кей, я начинаю думать об архипелаге, где земли Альбатроса, — сказала она Гереку, когда они однажды собирались в город за продуктами и задержались у того самого обрыва. Просто потому, что у него невозможно было не задержаться, если рядом проходишь. — Мне с детства говорили, что альбатросцев всегда тянет к своим корням… Но я раньше и не подозревала, что мне так захочется побывать в тех местах. Тем более, там теперь никого нет… Я так и представляю, знаешь, скалистые склоны над морем и пустые дома из гладких, обкатанных водой камней, и укрытые шкурами крыши… Я видела их деревни на картинках.

— Надень капюшон, — сказал Герек.

Элья послушалась, и они вместе пошли в Тангроль.

Она поначалу обижалась, если он не поддерживал разговор — особенно в те мгновения, когда её тянуло поговорить о чём-то

таком, личном. Однако внимательно понаблюдав за магом, Элья поняла, что он просто не знает, как на это реагировать. И, кажется, даже пугается, что придётся отвечать откровенностью на откровенность. И чем больше она раздумывала над причинами, над тем, как человек с таким подвешенным языком может быть настолько отстранённым, чем тщательнее подбирала слова, тем больше становилась похожа на ту Элью, которой была когда-то. И которая никогда не стала бы злиться на то, что приходится под кого-то подстраиваться.

Однако случалось такое редко. Во-первых, потому что Герек по-прежнему бывал просто невыносимым типом, к тому же продолжал вызывать инстинктивный страх. Во-вторых, потому что влияние клятвы усиливалось; Элья становилась всё более раздражительной, готова была в любой момент удариться в панику — и тогда обрушивалась на Герека с проклятиями и всей силой оставшейся в ней «тьмы», потому что именно Герек был во всём этом виноват.

Но тот день начинался хорошо. «Пожалуй, даже слишком хорошо», — говорила себе потом Элья. В городе она купила замечательную, при ней забитую курицу и ещё кое-какие продукты. Герек сначала куда-то исчез, заставив понервничать, но потом вернулся и покорно нёс корзинку до самого дома. Хотя мог, по своему обыкновению, оставить спутницу на рынке одну, а потом заявиться уже домой, причём ближе к полуночи. Элья, не удержавшись, съязвила по этому поводу, но про себя решила, что порадует его сегодня вкусным обедом. По крайней мере, постарается.

Честно говоря, Элья прежде и не представляла, что когда-нибудь процесс приготовления пищи будет доставлять ей такое удовольствие, и неустанно благодарила про себя Гарле-каи за то, что та научила её стряпать. Пока Герек сидел у себя наверху, Элья возилась с курицей: резала, натирала специями, искала сковородку с крышкой. Взяла сметаны, купленной накануне у молочницы вместе с парным молоком (целый кувшин они с Гереком прошлым вечером уговорили на двоих со скоростью заправских собутыльников), и намешала соус.

В общем, должно было получиться что-то очень вкусное. Однако получилось ли, Элья выяснить не успела: стоило ей достать глубокую сковородку с готовой курицей и поставить её на плиту, подвинув к наименее горячему углу, как кто-то постучал в дверь.

Ответа незваный гость дожидаться не стал — сразу вошёл.

Элья, выглянувшая из-за печного стояка, с трудом удержалась от вскрика.

Она видела его в профиль — пересекающим порог и останавливающимся, то ли в нерешительности, то ли в задумчивости. Он был в шляпе и плаще, пола которого оттопыривалась из-за висящей на поясе шпаги, а его каштановые волосы были чуть короче, чем раньше, но всё так же вились лёгкой волной.

Лэрге Саввей.

Граф медленно повернул голову, оглядываясь, и Элья отпрянула назад. Она знала, что успела, знала, что он не заметил её. Приобретённые в Белоборе инстинкты внезапно обострились и словно сказали бывшей служанке Подземного Дворца: этот человек здесь не случайно. И этот человек опасен.

Стараясь не наделать шума, Элья взяла нож, которым давеча резала курицу. Нож был помытый, но ещё не высохший, и мокрая ручка так и норовила выскользнуть, даром что деревянная. Девушка крепче сжала пальцы.