Кляуза. Жизнь за квартиру
Шрифт:
– Не надо сплетен, не надо этого подлого шума!
Олежка после таких неожиданных откровений карлика попросту онемел. После долгой паузы Лимон Лимоныч спросил:
– Про подполье наше слышал?
– Подполье? Нет!
– Ну ладно, – досадливо махнул рукой карлик, – это потом. Ты мне вот что скажи: можешь ты мне парня найти – такого настоящего, толкового?
– Парня? А зачем?
– Мне одного негодяя убрать надо…
– То есть, как это – убрать? – вздрогнул Олежек.
– Как это, как это! – передразнил Лимон Лимоныч. – Пришить, зашибить, замочить! Эх, ты, пенек! А, кстати, ты не задумывался
По правде говоря, даже Пеньчука стала тревожить эта «шарада», но его умственных способностей для решения такой задачи оказалось явно недостаточно.
Страшный человек
Теперь Олега в лицей пропускали беспрепятственно, вахтерши его уже знали в лицо.
Зато рядом с репортером всегда оказывался безотлучный сопровождающий – рыжий хитрый человечек. – Денис Иванович Крутяков, – представился он, лучезарно улыбаясь, но не подавая руки.
– Вас интересует мнение наших работников? – удивился директор Танцуев. – А разве вы сами не убедились, на какие фокусы способен зарвавшийся Сопелев?
Впрочем, Виталий Константинович не стал возражать, чтобы корреспондент газеты побеседовал с глазу на глаз с «любым» преподавателем лицея, любезно предоставив для этого свой кабинет. Но, во-первых, Танцуев лишь для красного словца предложил встретиться с «любым» педагогом – кандидатуры для откровенных бесед называл сам директор. Во-вторых, в углу кабинета уселся какой-то неприятный тип, нагло сверля Пеньчука своими гляделками.
«Не обращайте внимания! – пояснил Крутяков, – это наш… завхоз Александр Курносов. Он ведь не помешает вашему… расследованию?» Что мог ответить Олежка на столь уважительное определение его работы? Он согласился на то, чтобы «завхоз» поторчал в кабинете.
Пеньчук, получив соответствующие инструкции от «говешика», принял важный вид и попросил завхоза пригласить первого из очереди подогнанных директором педагогов. Тот зло сверкнул глазами, смерил Олежку долгим презрительным взглядом и молча выскользнул из кабинета. После невероятно долгой паузы дверь распахнулась и запыхавшийся Крутяков объявил корреспонденту: «Вас приглашают в актовый зал!»
Ажиотаж поднялся невообразимый. Народу набилось видимо-невидимо. Согнали всех – от заместителей директора до вахтерш и сторожей. Повестку дня, которая, кстати говоря, не объявлялась, можно было обозначить кратко: долой Сопелева!
Пеньчук и его спутник с трудом нашли себе места, им уступили стулья недалеко от сцены. Разместившиеся неподалеку Рундукова и Калиткин даже головы не повернули в сторону корреспондента. В президиуме поместились Виталий Константинович и его ближайшее окружение.
К удивлению Пеньчука почетное место рядом с директором занял Лимон Лимоныч. Но карлик принял необычайно важный вид и тоже упорно не замечал журналиста. Танцуев, почесывая щеку, объявил собравшимся, что настала, наконец, пора объявить итоги работы московской комиссии, прибывшей к нам по жалобе Сопелева. Зал ответил нетерпеливым гудением.
– Вы за кого? – неожиданно шепнул на ухо корреспонденту Крутяков.
– Что вы имеете в виду? – не понял Пеньчук.
– За красных или за белых? – рассмеялся сопровождающий (он же – шпик).
Олег предпочел
На трибуну поднялся руководитель столичных ревизоров Офицеров. Речь его была краткой, но весьма содержательной. Кляуза Сопелева не подтвердилась. Специалисты из разных городов России констатировали, что в лицее сложилась конфликтная ситуация, осложняющая нормальную его работу. Коллектив преподавателей разделился на две противоборствующие группы.
– Без участия Сопелева, – заявил проверяющий, – директор разработал новую структуру управления, согласовав ее на оперативном совете, на собрании трудового коллектива и с Министерством образования РФ. Сопелев восстал против решения директора и начал искать в работе последнего любые, даже небольшие и исправимые ошибки и промахи, писать жалобы во многие инстанции, собирая и систематизируя компрометирующие директора улики, поступки, действия.
Так противостояние директора и его зама переросло в противостояние групп педагогов. В конфликт оказались втянутыми даже родители учащихся.
Как отметили специалисты, все «сигналы» Сопелева о якобы имевших место финансовых нарушениях оказались ложными. Обнаружила комиссия лишь множество передергиваний и подтасовок фактов Геннадием Федоровичем во всех его обвинениях в адрес директора и большинства педагогов.
Проверяющие отметили бездеятельность, фактическое самоустранение Сопелева от своих служебных обязанностей. Но даже бесстрастная комиссия была возмущена наличием у заместителя по учебной работе ксерокопий… рукописей директора лицея. Видимо, на решение вот таких трудных задач, как добывание улик прямо из директорского кабинета, – завершил свое выступление Офицеров, – тратит свои знания и энергию Геннадий Федорович.
Один за другим выходили на трибуну ораторы, чтобы заклеймить позором кляузника и смутьяна.
– Кто-то работает, – возмущенно сказал преподаватель Пазухов, – а кто-то день-деньской занят поиском «компромата» на своих коллег. О каком нормальном учебном процессе может идти речь?
– Вы за кого? – за коммунистов или демократов? – опять затрубил в ухо Пеньчука ехидный Крутяков. И на этот провокационный вопрос Пеньчук ответил молчанием.
Председатель профкома Лопарев посетовал на то, что Геннадий Федорович «ловит людей на любой ошибке, на всякой мелочи, и сразу сообщает о промахе во все инстанции». Неожиданно с места сорвался и выбежал на сцену неразлучный «гид» Пеньчука, держа в руках какую-то бумаженцию.
– Страшный человек! – крикнул в каком-то нарочитом надрыве Крутяков. – Я про таких, как Сопелев, раньше только в романах читал! Своими глазами видел составленные им досье на каждого сотрудника лицея. Сам Геннадий Федорович в минуты необыкновенной откровенности мне их показывал!
И Денис Иванович потряс бумажкой, словно держа в руках одно из упомянутых досье.
Вернувшись на место, Крутяков уселся победителем. О произведенном впечатлении он и не спрашивал. Видимо, считал свое выступление сногсшибательным. Удовлетворенно вытирая обильный пот со лба, Крутяков выронил ту бумажку, которой махал на трибуне. Пеньчук поднял листок и невольно прочел первые слова: «Страшный человек, я про таких лишь в романах читал…» Крутяков бесцеремонно вырвал бумажку из руки репортера.