Ключ от рая
Шрифт:
— Ну, конечно, — из толпы кричали, — ты ведь в плен берешь только таких силачей, как этот, который только что порвал твои веревки!
— Да просто веревки гнилые были, — сказал маленький туркмен, приближаясь к Блоквилу и старательно разглядывая его сверху донизу.
Французу он не понравился — было в нем что-то и трусливое, и жестокое одновременно. По-видимому, как большинство низкорослых людей, был он очень обидчив. Когда пленник порвал веревки, так перепугал, так унизил его, сердце до сих пор клокотало от обиды. Хотя он и улыбался. И лишь багровые пятна на щеках выдавали это. И вот, прищурившись, теперь смотрел он на француза, прикидывая, как же все-таки и толпу повеселить, и за обиду расквитаться. Все это понимал и Блоквил и ожидал какой-нибудь неприятности. Но
Тут надо заметить, что действия, и верные, и неверные, к которым свелся этот жестокий эпизод, в затуманенном сознании француза каким-то непостижимым образом осветили всю эту военную экспедицию, вернее, авантюру, в которой он так легкомысленно принял участие, мечтая разбогатеть. Собственное его участие было таким же верным и неверным, как этот страшный эпизод, и степень собственной вины теперь все больше прояснялась. Через эти побои, которые надо терпеть. И вот, пока били, было больно, очень больно. Но было и отрадно за то, что эта боль как искупление и что от этих жестоких побоев вина постепенно проходит и вот уже почти совсем прошла… так долго бьют они его… Вот уже и терпеть сил больше нет, еще один удар палкой — и не выдержит позвоночник или случится еще что-то более ужасное. А тут как раз и остановились. Блоквил точно помнит: именно в то мгновение, когда он готов был закричать: «Хватит, пожалейте, люди ж вы все-таки!» Тут перестали бить, и он действительно потерял сознание.
Когда же пришел в себя, застонал, пробуя пошевелиться, чуть приоткрыл глаза и увидел вечер, поредевшие ряды пленников. Солнце садилось, спала озабоченная суета вокруг, только Блоквил как лежал на площади в пыли, так и лежит. Губы распухли, кровь запеклась, Блоквил прохрипел: «Аб!» [103] . Никто не ответил ему, то не было жестокостью — он понимал, — вечер был тих, и у людей на площади лица были хоть и озабоченные, но, в общем-то, умиротворенные, и это ласковое равнодушие мира поразило больше всего. И горько стало оттого, что это равнодушие было созвучным его собственному равнодушию, — все справедливо. Но он избит до полусмерти, от жажды умирает: «Аб!»
103
Аб — воды (перс.).
Тут кувшин с холодной водой коснулся губ его, он пил, пил и никак не мог напиться, никак не мог затушить пожар внутри. Что может быть слаще воды! Какое счастье сравнится с этим, когда умираешь от жажды. Пустыня сказала: «А» — и впереди еще был целый алфавит.
Увидев, что француз очнулся, старик с кувшином, не вставая с корточек, крикнул:
— Эй, Бердымурад! Забирай его!
— Какой Бердымурад? — спросили старика.
— Бердымурад из Гонурлы, есть он тут?
Подошел молодой туркмен.
— Бердымурада из Гонурлы нет, яшули, но есть я — его младший брат — Эемурад Гонурлы.
— Ну что ж, если ты брат, забирай
— Я знаю, яшули, что это мулла Перенгли, но лучше бы ты дал нам какого-нибудь необразованного перса, на этом, видно, не очень-то разбогатеешь, я и до аула его не довезу, еле дышит.
— Бери что дают! — сказал старик делитель. — А довезти— довезешь, это он с виду хлипок, смотри, как били, а он хоть бы что! Довезешь.
Эемурад Гонурлы с сомнением покачал головой, но с яшули не будешь же спорить.
Усадив Блоквила в седло, Эемурад увидел, что привязывать не надо, может сам в седле держаться, — это уже хорошо. Вид у француза был страшный: губы раздулись, посинели, глаз затек, почернел, кровь запеклась, смешалась с пылью, покрывала голову коростой. С другой стороны— сам виноват. Ты ж в плену! А поднял на победителя руку. Даже не руку, а ногу! Да тебя ж убить за это мало! И все же… подавая поводья, Эемурад вздохнул и, пряча глаза, подумал: «Отделали здорово!»
Выехали из Мары. В село Гонур кроме Блоквила гнали группу человек в двадцать. Мимо нее проезжая, Блок-вил крикнул:
— Интересно, почему нас всех разводят маленькими группами в разные стороны?
— Как почему, — отвечали ему, — не хотят, чтоб мы были вместе, хлопот меньше.
«Ясно, — подумал Блоквил, — не такие уж они и дураки, как говорил Кара-сертип». И вот уже нет больше Кара-сертипа, где-то принц Хамза-Мирза, жив ли, а если жив, ждет его встреча с шахом, Блоквил не завидовал принцу.
Безразлично и скучно выгибая тюленьи спины, тянулись во все стороны барханы, ветер срывал с них песок, катил верблюжью колючку. Блоквил ехал навстречу своей судьбе и все удивлялся: «Неужели ради этих бессмысленных песков огромное войско два месяца шло сюда из Персии проливать свою и чужую кровь?!»
Дом Эемурада был самым крайним в селе Гонур, к вечеру доехали. Теперь по крайней мере руки должны ему развязать, все ж необычный он пленник. Его одного везли на лошади. Позднее он узнал, что туркменам было известно и про бумагу, хранящуюся в Тегеране, в посольстве! Руки ему действительно развязали, но лишь для того, чтобы связать ноги. Так что радоваться было нечему.
Как только спешились, стали сходиться люди, чтоб посмотреть на «удивительного желтоволосого пленника», которого привез молодой Эемурад. И вскоре вокруг француза уже стояли многие аксакалы. С молчаливым достоинством, опираясь на посох, взирали они на него. На их каменных лицах нельзя было ничего разобрать. Наоборот, женщины, стоящие чуть поодаль, по-детски ахали, жестикулировали, тыкали пальцем в его сторону. Подростки презрительно фыркали, озорные мальчишки норовили ткнуть в него веткой саксаула или бросить куском сухого кизяка. Старшие отгоняли их. А в общем-то полсела сбежалось: галдели, удивлялись, всем было весело. Кроме него. Блоквил думал: «Я похож сейчас на обезьяну в клетке, ну, а туркмены — на людей, которые ни разу в жизни не видели живой обезьяны, — он вспомнил своих парижских друзей. — Интересно, что бы они сейчас сказали, увидев все это?!»
Тут, оседлав палку, прискакал худой старик, три длинных волоска были у него вместо бороды, а глаза горели, как угли. «Сумасшедший!» — догадался Блоквил. Это действительно был Сары-сумасшедший. Кто с суеверным ужасом, кто просто так — на всякий случай — все шарахнулись в сторону от Сары-сумасшедшего. Блоквил не мог и шагу сделать, остался стоять. Сумасшедший же, подскакав, совсем близко притормозил своего деревянного коня и с жаркой пристальностью стал вглядываться в его лицо. Хотелось зажмуриться, но, помня эпизод в Мары, Блоквил старался отвечать спокойным взглядом. И все ж не удержался, отшатнулся — вместо пояса у сумасшедшего болталась, дважды обвив его, живая змея. Совсем близко видел Блоквил полураскрытую пасть змеи, неуловимо быстрые, какие-то струящиеся движения тонкого языка. Как медленно она дышала, не мигая, как и Сары-сумасшедший, не спуская глаз с Блоквила. И что у них за мысли были на уме при этом — бог весть. «Будь что будет!»— решил Блоквил, готовясь на всякий случай к худшему.