Ключ от рая

Таган Атаджан

— Тогда отдай свою саблю, — и принц, не сходя с места, протянул руку, ладонью вверх.

— Саблю отдам только вместе с рукой!

— Какой мужественный человек, — шепнул Блоквил Кара-сертипу на ухо.

— Мужественный враг хорош мертвый! — буркнул в ответ генерал и дал знак воинам.

Те стали таскать сухие кусты, селме, сыркана и саксаула, окружили высоким завалом смельчака и подожгли в нескольких местах. «Сейчас мы осмалим тебя! — грубо захохотал Кара-сертип. — Никуда не денешься!» Повалил густой дым, слышно было, как тяжко хрипел в дыму конь, как посылал сквозь стиснутые зубы

проклятья своим врагам отважный Келхан Кепеле. И все ж не выдержал батыр, предпочел погибнуть в бою, чем задохнуться в дыму, и выскочил, размахивая верной саблей. Но глаза ничего не видели от едкого дыма, неверными были взмахи сабли, одолеть его было нетрудно.

— Ну, — ухмыльнулся Кара-сертип, когда подвели связанного по рукам и ногам смельчака, — теперь будешь говорить?

Келхан Кепеле глядел, не отвечая, на разгорающийся завал и горько качал головой.

— Коня спасите, — сказал он, — тогда буду говорить.

Коня спасли, растащив завал, а Келхан Кепеле подвели к принцу.

— Кто были твои товарищи? — спросил принц.

— Мои товарищи — свободные туркмены.

— Мы это знаем, — принц усмехнулся, добавив про себя: «пока свободные», — но имена, я хочу знать их имена! Чтобы запомнить!

— Ну что ж, — рассмеялся пленник, — запоминай, запоминай покрепче! Один из них Тачгок-сердар, другой Нуры-сиротка, третий Каушут-хан, ну, а четвертый — вот он — я.

— Каушут-хан? — в задумчивости переспросил принц. — Так вот оно что-о… Каушут-хан, — повторил задумчиво принц имя командующего всеми туркменскими войсками. — А знаешь, туркмен, я пощажу тебя… но для этого тебе придется вернуться к своему хану и передать наше повеление.

— Что за повеление?

— Сдать все оружие, всех лошадей…

— Остаться без оружия, остаться без коня?

— Если не хочешь без головы остаться, — ласково и ядовито перебил принц, — и если любишь голову своего хана, тебе придется передать такое повеление.

— Но голова у Каушут-хана, как вы только что видели, крепко сидит у него на шее, он сам к вам сегодня пожаловал — и вы ничего не смогли с ним поделать! Вот какой наш Каушут-хан! Он — первый хан на свете!

— Вы, туркмены, скотоводы, — вкрадчиво заговорил вдруг принц, — вы еще не знаете настоящих ханов, но вы еще узнаете их… когда покатятся ваши головы от наших сабель!

— Кто за собственную голову не возьмет одной вражеской головы — тот не человек!

Дерзость пленника не знала предела, словами с ним, видно, не справиться, и принц, затая досаду, махнул рукой: мол, делайте с ним что хотите, сам же к шатру пошел. Разговор утомил его и даже небольшой подъем к белоснежному шатру раздражал. Следуя мимо Кара-сертипа, принц нагнулся к его уху и, улыбаясь, сказал страшные слова: «А тебя за все это надо бы к лошадям привязать и…» — не докончил, лишь яростно взмахнул руками, воздух разрывая красным атласом, словно кровью плеснул в лицо дрожащему от страха генералу. И, не оглядываясь, зашагал к шатру.

На этот раз пронесло, но при мысли о столь страшной казни язык у Кара-сертипа на какое-то время отнялся, ноги к земле приросли, а в глазах туман стоял, похожий на красный атлас. Но вот туман рассеялся. Кара-сертип с трудом как бы стал узнавать все вокруг. И тут

увидел он виновника всего этого неслыханного ужаса. Тот спокойно стоял перед ним и как бы даже усмехался, словно бы слышал все, что с ласковой улыбкой пообещал принц своему генералу: «Ну, так прежде же я тебя самого протащу, привязав к лошадям!» И Кара-сертип закричал страшным голосом, чтобы крепкие тащили веревки, что-бы коней вели поскорее. Да коней чтоб посильнее! Сам в нетерпении бросился пленника к тем коням могучим привязывать. Потом опомнился — все ж генерал он, веревки побросал, ругался, плетью командовал, слуг торопил.

И вот за ноги привязали бедного Келхан Кепеле между двух коней и разом ударили плетьми, рванулись сильные кони в разные стороны, и у Блоквила волосы встали на голове, разум у него помутился от страшного зрелища человеческой жестокости и человеческого мужества, а ноги держать отказались, и рухнул француз на каменистую, прожженную безжалостным солнцем чужую землю.

Дня через три после этого Кара-сертип захватил в плен шестерых туркмен. Убивать их ему не было смысла. Ведь, по самым скромным его подсчетам, около двухсот персов теперь находилось в плену у туркмен. И Кара-сертип надеялся эту шестерку обменять на своих людей.

Пленников не били, даже не ругали, но лучше бы их убили сразу. Кара-сертип придумал свой собственный «королевский спектакль». По его приказу всем шестерым обрили головы, бороды и усы. Брили тупой бритвой, и что вытерпели эти несчастные, одному аллаху известно. После этого, связав их всех одной веревкой, посадили на высоком берегу Мургаба, на самом солнцепеке. На солончаке, чтоб посильнее припекало!

Блоквил, кроме несчастной семьи чабана, еще не видел вблизи туркмен. Среди воинов была поговорка: «Если тебе встретится туркмен и злой дракон — убей сперва туркмена!» В Тегеране он слышал сам, как персидские матери пугали детей: «Спи, а то туркмен придет!» Людьми неполноценными во всех отношениях многие считали туркмен, людьми второго сорта.

Блоквил решил разглядеть их получше. Он пошел к Мургабу и увидел страшную картину. Трудно было поверить, чтоб человек так мог истязать человека. Солнце палило нещадно, бритые головы уже не кровоточили, покрылись кусками засохшей крови, по ранам ползали большие мухи. Спрятаться несчастным людям было некуда, они и пошевелиться-то могли с трудом — так крепко их связали. Воздух вокруг дрожал от нестерпимого зноя. Даже через солнцезащитный шлем Блоквил чувствовал, как жгло солнце. У него над бровями скапливались капельки пота, вены вздулись на висках, он слышал, как в них пульсировала кровь. Что же говорить об этих несчастных, которых он жадно разглядывал?!

Сначала все они, одинаково выбритые, казались неразличимо похожими. Приглядевшись же, он увидел, что один из них уже пожилой человек, четверо среднего возраста, а один совсем юноша, с чистым лбом и доверчивыми глазами. Обнаженные до пояса люди уже давно сидели под немилосердно палящим солнцем, но ни капли пота не выступило на их телах: все было выжжено смертоносными лучами, и жажда все сильнее донимала их. Спекшиеся губы шевелились, просили воды, глаза напряженно пожирали полноводные струи Мургаба, который плескался в десяти шагах.