Ключ от рая
Шрифт:
Девушка в тонкой шелковой накидке на голове осторожно сделала два шага, словно боясь, что кафельный пол ханского Дворца может провалиться, и остановилась. На ней были черные кожаные башмаки, красные вязаные носки. Из-под новенькой красной курте [38] виднелся подол платья из кетени. На пальцах кольца с поблескивающими в них камнями.
Это была Каркара.
— Девушка, тот, кто предстает перед ха лом, должен опустить голову! — грозно крикнул Ходжам Шукур, точно он сам и был хивинским ханом.
38
Курте —
Но Каркара не шевельнулась, продолжала стоять неподвижно, словно изваяние из камня, каких было много в приемной хана.
Хан поглядел на нее, усмехнулся. Потом поменял ноги местами, подумал, осторожно встал и сделал несколько шагов в сторону девушки.
Ходжам Шукур мигом вскочил следом за ним. Он испугался, что хан разозлится и ударит ее, но беспокоился он не из-за девушки, а из-за того, что ханская злоба может перейти и на него. Поэтому Ходжам Шукур вырвался вперед, подошел вплотную к Каркаре и повторил свой приказ:
— Если не хочешь, чтобы вырезали весь твой род, нагни голову, тебе говорят!
Но девушка продолжала стоять словно неживая.
Сзади подошел хан и положил руку Ходжаму Шуку-ру на плечо:
— Не трогай ее, хан-ага. Женщин, которые склоняют голову прежде, чем их попросят, и раздеваются раньше, чем до этого дойдет дело, в Хиве и так полно…
Ходжам Шукур послушно отступил в сторону. А хан продолжал:
— Когда женщина на каждую твою просьбу говорит «нет», она даже некрасивая становится красивой. А женщина, которая сама лезет к тебе, будь она хоть золотая, надоедает на второй день и гроша медного не стоит!..
Мядемин-хан приподнял накидку девушки и заглянул ей в лицо. Глаза его радостно засветились.
— Как зовут красавицу?
— Каркара.
— Мы сами должны склонять головы перед такой прелестью.
В подтверждение своих слов Мядемин с улыбкой поклонился. Ходжам Шукур отнес это «мы» и на свой счет и тоже пригнул голову.
— Верно говорите, хан-ага, это очень хорошо, когда мужчины преклоняются перед красотой.
Мядемин-хан хлопнул в ладоши. Вошел сотник. Хан хлопнул другой раз, и появились женщины, приведшие Каркару.
— Пусть в наш хауз [39] вплывет еще один лебедь. Пусть моя Каркара до вечера вымоется, как следует оденется и отдохнет. Накормите ее самым лучшим, что есть у меня.
Женщины увели Каркару.
Хан вернулся к своему ложу, но, прежде чем сесть, обернулся к сотнику:
— Пусть придет Мятер!
Потом некоторое время постоял в раздумье и неожиданно поднял глаза на Ходжама Шукура:
— Садитесь, прошу вас, хан-ага.
Голос его был изысканно вежливым. Ходжам Шукур, не решавшийся это сделать прежде хозяина, быстро прошел вперед и сел.
39
Хауз — пруд.
— Ну, как у вас в Мары? Как ваш народ поживает?
— Разболтался народ, хан-ага.
— Разболтался? Может, кто-то их разболтал?
— Ваша правда. Это текинцы всё, из-за них…
— А в чем же дело?
— Причин
— Не знаете? А что за текинцы?
— Серахские.
— Какой хан?
— В том-то и дело, что не один хан. Все ханы разболтались. И не ханы тоже. Весь народ в Серахсе испортился.
— Весь народ не может испортиться. Народ — это стадо. А у стада есть чабан. Куда он поведет, туда и они…
— Но ведь сами чабаны и разболтались!..
— В том-то все и дело! Если разболтались чабаны, то и стадо все разболталось.
— Это верно, хан-ага.
— А если верно, то надо быть заодно с чабанами, тогда и стадо будет с тобой заодно.
— И это верно, хан-ага.
— А если чабаны тебя не будут слушать, то и все стадо не послушает!
— И так не слушают!
— И все больше будет испорченных.
— И так их полно!
— Верно. Разве ты не знаешь пословицу: «Если мать не родная, то и отец не твой»?
— Знаю, хан-ага, знаю.
— А если знаешь, то должен суметь поладить со своими ханами. Где понадобится, и согласиться с ними, и навстречу пойти. Запомни, хан, одну вещь: если старейшина согласился, согласился и народ!
— Верно, хан-ага. Говорят же, если чабан захочет, он и козла подоит.
— Мудрые слова! Но я тебе еще скажу: чтобы получать всегда молоко от козла, надо знать все слабости чабана и держать его в своих руках.
— Верно, хан-ага, верно. Только так получилось, что текинские старейшины и сарыкских держат в своих руках. Кроме верного тебе Халып-ишана, никто не смеет ослушаться текинцев.
Мядемин замолчал, потом вдруг от внезапно пришедшей мысли вздрогнул.
— А что, — сказал он, — если я сарыков с землей смешаю? Успокоятся и текинцы.
— Было бы неплохо, хан-ага. Я сам хотел попросить об этом.
Но тут вошел Мятер, и оба хана замолчали. Разговор о сарыках надо было начинать заново, потому что собирать войско для запугивания туркмен должен был этот самый Мухамед Якуб Мятер, ближайший помощник Мядемина, его военачальник.
Намерение Мядемина напасть на Мары, где жили сарыки, имело целью не только запугать сарыков и вообще туркмен, привести их к послушанию, но и отбить у них всякую охоту думать о воссоединении с Бухарским эмиратом.
Хивинский хан Мядемин со своим старшим братом Рахимкулн уже прибегали к подобному маневру, когда в тысяча восемьсот сорок первом году разбили и разграбили Мары и далее прошлись с разбоем по окраинам могущественного иранского государства. Этим самым они заставили туркмен склонить головы перед Хивой, а чтобы показать свою мощь бухарскому эмиру, через год напали и разгромили Чарджоу, который находился под властью Бухары. Награбленным добром поделились с туркменами-старейшинами, чтобы те впредь не только слушались, но и восхваляли Хиву. Так был окончательно подчинен туркменский народ хивинскому хану. Однако Бухара не выходила из головы Мядемина, оставаясь для него опасным соперником. Пошлина с туркмен с перебоями и с большим опозданием поступала в ханскую казну, а тут еще стали доходить слухи, что Бухара якобы направила письмо сарыкам и салырам с целью перетянуть их на свою сторону. Все это тревожило Мядемина и привело его к решению повторить уже проверенный маневр, напасть на Мары, стереть с лица земли сарыков.