Ключ разумения
Шрифт:
– О ля-ля! – засмеялся Мочал. – А, что?
– Не появляются они, – на ходу сочинял Ангор, – потому что я, их хозяин, хочу заключить мир с господином магистром. – И тут он понял, что вляпался, и замолчал.
– Ага. Вот вы и попались, господин бывший палач. – Ушан неулыбчивый торжествовал. – Значит, если это были в а ш и воины, то вы и виноваты в том, что погибло столько славных рыцарей. И здесь и на рудниках! Господин магистр, разрешите его повесить!
– Да, я воевал против, не отрицаю. Но теперь я раскаялся, и решил перейти на сторону славных рыцарей Ключеносцев! Лучше поздно, чем никогда! А вот почему предатель, предавший свой народ, имеет право тут тявкать, – не понимаю. Ведь
Мочал только глазами перебирал с одного на другого.
– Ну хорошо, дети, – ласково сказал он. – Не будем спорить. Ты, вот что, как тебя, Раздватричетырепять, – ха-ха-ха-ха-ха! – чтоб доказать, что не трепло, воспроизведи хоть одного воина. Но только прямо здесь и сейчас.
Неулыб хлопнул себя в лоб:
– Да как же я не допёр сразу-то! Да, Раздватривосемьдесять, слепи нам человечка из воздуха прямо тут и сейчас! Или что, плохому танцору кое-что мешает?!
Он был прав, танцору мешало кое-что, мешало ему, как вы понимаете, то, что он не мог слепить из воздуха не только воина, но даже самую обыкновенную курицу. Но, загоняя Ангора в тупик, Неулыб не соображал, что, в отличие от него, бывшего танцпалача не испугала бы не только призрачная, но и настоящая верёвка на шее! А стало быть тупиков для него не было.
– Я ваше нетерпение ценю и понимаю, – с достоинством сказал Ангор, обращаясь единственно к магистру. – Но м о и условия такие: поскольку производство призраков не горит, и чтоб это получилось качественно, мне надо два-три дня полноценного отдыха. Мясо, фрукты, отдохновин, отдельная спальня. Это раз. Этого, – указал он на Неулыба, – казнить немедленно. Иначе он убьёт меня. Во сне. Это два-с. А через два дня, господин магистр, мои отдохнувшие мозги к вашим услугам. И – Шкатулка, которую тщетно ищут ваши предшественники триста…
– Четыреста… – вставился Мочал.
– … Четыреста лет найдёте ВЫ! ВЫ, ВЫ! – представляете? И весь мир, как я обещал, у ваших ног. Это три-с. А убить меня вы сможете и через два дня, – махнул он рукой на открывшего было рот Неулыба. – Не улечу же я с кровати, в самом деле. А если я, – он ещё раз махнул рукой на ещё раз открывшего рот Неулыба и даже топнул ногой сердито, – если я, НЕОТДОХНУВШИЙ, попытаюсь кого-то воспроизвести сейчас, может получиться не совсем так, как хотелось бы, и тогда вы подумаете, что я НЕ МОГУ, а я-то МОГУ, но… ЧЕРЕЗ ДВА ДНЯ… А вы поторопитесь меня казнить, и что? Будете потом всю жизнь локти кусать! Уфф, я всё сказал.
…И уходя под стражей в отведённую ему его же бывшую квартиру во дворце, Ангор не удержался и наставил палец на Неулыба:
– Казнить! Нельзя помиловать! Пуфф! – он выстрелил из пальца, как из пистоля, и вышел к мясу, фруктам и полной неизвестности своей дальнейшей участи.
– Сопровождайте, сударь, – сказал магистр остановившемуся в дверях Неулыбу. – И чтоб ни один волос не упал с его головы, – и захохотал, довольный. – Серьёзно. Отвечаете за его жизнь. А за себя не боись. Я старых друзей ценю. Будешь местным корольком, как договорились, – сказал он, тыча в него пальцем. И видно, вспомнив раздватрисье «пуфф», захохотал ещё раз и позвонил завтракать.
…Огромный дворец кишел завоевателями. Ангора отвели в его бывшую квартиру на втором этаже, выселив на время двух рыцарей из аристократических семей. Не из брезгливости, а чтоб показать, что он не простой арестант, он п р и к а з а л гвардейцам, не обращая внимания на Неулыба, заменить постельное бельё, попрыскать везде духами, открыть на время окна, а потом задёрнуть их шторами, чтоб устроить ночь. Вы, конечно, догадались, зачем ему
Неулыб расставил гвардейцев сторожить: одного у внешних дверей, одного у ванной комнаты, одного на балконе. Когда ставил пост на балконе, услышал с верхнего этажа рёв не то носорога, не то бегемота.
– Звяга! – ревел бегемотоносорог человечьими словами. – Прости, друже!
– Опять! – с досадой выдыхнул Неулыб.
– В одно и то же время, – ухмыльнулся старослужащий гвардеец, – наотдохновинится и понёс!
– Я-я, имъенно опъять! – на ближний балкон второго этажа вышел Мочал и продолжал по середневековски: – этот бывший король, или как… периезиедие… язык сломишь! Он уже не человек, он уже и ревёт, как дикий зверь! А он ведь в а ш, а не мой подданный! Ведь вы, новый правитель Деваки, не так ли? И не кажется ли вам, что этот зверь уже лишний во дворце?
Новый правитель Неулыб подобрался, сделал стойку и выскочил на охоту!
Просперо жил в кабинете в бывшей квартире Дохляка на последнем четвёртом этаже. Толстяки любили повыше: воздух чище, а лифты ездили и внутренние и внешние. Президентша, бывшая кузнечиха, с подросшими детьми покинула дворец, она не могла видеть, во что превратился её некогда могучий и весёлый муж. «В пьяную развалину, не способную даже пятак согнуть! В бездельника, трепача и плаксу!» Просперо стал жить один, в кабинете с балконом, отдохновинил каждый день, и спал в кресле или на полу, не выходя в другие комнаты. Балкон был тот самый, на который, спустив в корзине с чердака, подкинули Тутти. Сейчас бывший президент стоял на знаменитом балконе и орал в глубь парка, как он делал уже много дней и начал, кажется, ещё до захвата дворца чужеземцами.
– Прости меня, друже Звяга! – стоя в грязной, бывшей белой, ночной рубахе и портах, кричал он горько и надсадно. – Не создал я царствия Божия на земле! Слаб в коленках оказался, ты уж прости!
Тут два гвардейца тронули его за рукава. А он, неожиданно ловко схватив их, с силой накренил через перила балкона, так, что они заорали, перепугавшись, – жена была права, он превратился в развалину, но сейчас была вспышка гнева, секунда ярости, мгновение прежней силы.
– Не слышит, – пожаловался он, вернув гвардейцев в вертикальное положение. Вспышка прошла, ярость и сила затаились. – Надо выше подняться.
– Сам, сам, я сам! – сказал он стоящему в дверях Неулыбу, и тот посторонился и снял руку с пистоля. Сшибив головами ещё двух подоспевших и преградивших путь гвардейцев – это была вторая вспышка гнева, – он, чуть поднатужась, отодрал железную решётку и полез по винтовой лестнице на чердак. – Сам, сам… – бормотал он. Два стоящих в коридоре стража-рыцаря только улыбались сквозь забрала, они не вмешивались в разборки местных вельмож. Неулыб полез за ним.
Скульптурное трио толстяков за всё время революционной власти так и не сломали, только повязали им на головы красные платочки. И смешно, и революционно. «Вообще, за пять лет не сделали ни фига! Ну почему?!» – горько терзался Просперо, выбравшись на площадку перед изваяниями, туда как раз, где были выломаны перила и стоял столб с висевшим на нём рупором.