Ключ разумения
Шрифт:
…Фургон бродячих артистов имени клоуна Августа катил по Середневековью. Это была та самая труппа, в которой когда-то подвизался знаменитый канатоходец Тибул. Та, да не совсем. Клоуна Августа уже не было в живых, Тибула не было в труппе – он руководил государством, а душою и сердцем небольшого передвижного театрика были Суок и её почти что муж, бывший наследник Тутти. Теперь его звали Ревтут, то есть революционный Тутти. Но не только в жилах Тутти текла королевская кровь (впрочем, сейчас это было под сомнением), сзади фургона сидел, смотрел на убегающую дорогу и заходящее солнце и наигрывал на лютне
Вторично убежал он из родного замка и от собственной короны, чтобы отыскать свою незабываемую Кэт, живую, или мёртвую. Уже несколько месяцев колесил он со знаменитой девакской труппой по городам и весям Середневековья (это были гастроли), в надежде обрести где-нибудь свою принцессу. Жадно везде он расспрашивал всех о ней, но никто о такой не слыхал. Хотел было он опять направиться в замок обманувшего его Чалтыка, но, во-первых, услышал, что по Южным горам прогремел гнев Единого Неведомого Бога, и замки многих колдунов разрушены страшными землятрясениями, проехать туда невозможно, а во-вторых, в ушах его засели завывания Тылчека: «Жива твоя Кэт, но у нас её нет!» А может, и врал двойник колдуна… а пока Гистрион ехал и напевал грустную песню о потерянной любимой.
А может читателю интересно, как он попал в эту труппу?
…Ускакав из дома, в размышлениях о том, куда же ему коня править, остановился принц на своём случайном «Эй», (так он за незнанием имени называл животное, на котором бежал из родного замка), остановился у какой-то железной двери в кружном холме и вспомнил, что это дверь в Деваку. И подумал, что если он не мог девчушку найти, то как ему найти пичужку? А может, в Деваке? А может, не в Деваке. Дед и бабка внушили ему, что все люди живут под приглядом Единого Неведомого Бога, и, если кому суждено быть вместе, то они обязательно будут. И он решил предать всё в Божью волю. И тут железная дверь раздвинулась так, что превратилась в ворота. И выехал из Деваки с шумом и смехом крытый фургон с красным транспарантом, исписанным белыми буквами: «Да здравствует мировая революция!», причём на середневековых наречиях. И ещё «Ревбалаган имени клоуна Августа». И разные весёлые цирковые картинки.
– Я считаю, это очень правильно, что теантр революционный, мы должны развезти революцию по всему свету! – говорил на пороге нетвёрдо стоящий на ногах рыжеволосый гигант.
– Мы тоже так считаем, товарищ Просперо, – отвечала миловидная девчушка небольшого роста. – Мы должны разжечь пожар революции в Середневековье!
– А я считаю: не должны, а обязательно разожжём! – добавил Тутти.
– Молодец, товарищ Ревтут, – заплетающимся языком проговорил Просперо, – вот Суок: учись! Ну, давайте прощаться! – и гигант по братски, то есть крепко прижал к себе девушку и впился в её губы до такой степени по-товарищески, что молодой человек уже очевидно для всех стал нервничать, краснеть и бледнеть. Наконец президент отлип от Суок, за руку простился с Тутти и прочими и охрана помогла ему не упасть, ибо он качался уже очень сильно. И ворота в Деваку за ним задвинулись.
Из фургона выглянула ещё одна девушка. Эта была с длинными светло-русыми косами и с огромными голубыми глазами. Сказать, что она была прекрасна, значит ничего не сказать.
– А со мной не
– Ты же прекрасно знаешь, Светлина, что он влюблён в тебя, а ты его отвергла и… и… тебе приятно, что все в тебя влюбляются, – с досадой сказала Суок.
– Все, кроме твоего противного Ревтута, который без тебя жить не может! – как бы передразнивая её досаду, сказала Светлина. Обе захохотали и обнялись.
Гистрион слез с коня и медленно подошёл к фургону, вернее, прямо к девушке, которую называли Светлиной. Он не мог отвести от неё глаз. Да простит ему читатель, но в эту минуту он забыл про всех птичек и принцесс на свете, хоть бы их и называли Кэт! Он подошёл к Светлине вплотную, и, открыв рот от изумления, стал рассматривать её, как чудесную картину или чудо природы.
– Что вы на меня так смотрите? – будто удивляясь, спросила привыкшая к подобному вниманию девушка. – Хороша я, что ли?
– Вы прекрасны… – хрипло просипел Гистрион. – Но дело не совсем в этом. Я кое-что слыхал про ваш театр. Или цирк? Мне рассказывал немного о вас, – обратился он уже ко всем, – мой девакский друг Метьер Колобриоль.
– Метьер ваш друг? – одновременно переспросили Суок и Ревтут и посмотрели на светлокосую голубоглазку.
– Он мой жених, – сказала Светлина. – Но мы в ссоре. – Она протянула Гистриону руку. – Познакомимся. Бывшая славянская рабыня, ныне артистка Светлана. Они зовут меня Светлиной, утверждают, будто я свечусь в темноте.
– А я… меня зовут Гистрион, я просто сочинитель песен, хожу и пою… песни собственного сочинения, – сказал Гистрион, пожимая протянутую руку.
– А я читала, будто принцы руки целуют… красивым девушкам, – жарко шепнула ему в ухо Светлина.
«Ну и болтун этот Метьер», – подумал принц, и… отпустил её руку, будто бы не расслышав слов.
– Так вы невеста Метьера… – сказал он, чтобы что-то сказать.
– Невеста – не жена, А я, может, уж и не невеста, – бойко ответила Светлина и прихлопнула комара. На её нежной ручке сразу выступило розовое пятно.
«Слишком ты неженка для бывшей рабыни, – подумал Ревтут (Ревтам – звала его красавица), а вслух сказал, обратившись к Гистриону:
– Слишком у тебя конь хорош для странствующего трубадура, приятель!
– Я дарю тебе коня.
– Но у нас всё общее, кроме… – Ревтут значительно посмотрел на Суок.
– Я дарю коня всем вам, а за это вы меня принимаете в труппу, – сказал Гистрион. – Я думаю, мои песни способствуют, то есть, я хотел сказать, не помешают успеху. Здесь, в Середневековье, мои песни любят и знают… – немного прилгнул он.
Он подвёл коня и вынул из торбы лютню.
– Это лютня вашего знаменитого покойного барда Высоца, приятеля Метьера Колобриоля… Тот подарил её ему, а он мне.
– Да Метьеру кто только не приятель, – сказала Светлина, – что за муж будет: и часу дома не посидит! А у Высоца песни неприличные.
– У Высоца смешные песни, – сказал Ревтут, тронув струны лютни. – И – разные. Да, это одна из его лютен, – добавил он с видом знатока. – Чего ты? – сказал он хмыкнувшей Суок. – Высоц пел у нас во дворце. И ты спой, но только своё. А мы решим, принимать тебя в труппу или нет.