Ключ в двери
Шрифт:
Разумеется – здесь надо отдать справедливость – случается и по-другому тоже. Бывают резкие разрывы, когда сказанное слово вдруг блеснет лезвием бритвы, разом отделяя всевозможное до от любого после. И даже неважно, что стало причиной – я сейчас говорю лишь о форме перехода и только…
Да, бывает иначе, но не в тот раз, не в тот март, когда я, разомкнув однажды утром глаза, почувствовал, прежде иных ощущений наступившего дня, именно это – словно бы впечатавшиеся камнерезным гекзаметром слова: «С Кариной все. Она больше не появится, не появится – да и не надо. Ничего здесь не жди, иди себе дальше, ты – свободен. Свободен, свободен, свободен, совсем свободен!» И вот этот нарождающийся привкус свободы – исполненный,
Теперь бы надо рассказать про ту весну, но я ей-богу теряюсь. Не знаю даже, как объяснить… все же сейчас попробую… короче, вот в детстве, помнится, нашел я как-то моток красивой медной трансформаторной проволоки – изрядное сокровище для тогдашнего тинэйджера-естествоиспытателя. Ну, нашел и нашел – как все равно крыловская ворона свой сыр – нашел, и вот, взгромоздясь на диван, принялся его распутывать – чтоб, значит, перевести проволоку уже на свои собственные, правильные катушки, пригодные для дальнейших экспериментов. Задача вовсе не была простой, однако, – поскольку из этой медной мочалки торчал не один, а штук шесть проволочных концов. Друг от друга они ничем не отличались, и, принявшись распутывать один из них, ты упускал другие, ровно в той же степени заслуживающие внимания. При этом ты знал, что лишь один из них или, максимум, два – действительно достойны усилий, так как позволят тебе размотать клубок до основания. Прочие же – лишь создают видимость, поскольку относятся к коротким, бессмысленным отрезкам, никак не оправдывающим время, потраченное на просовывания неповоротливого медного червяка в бессчетные петли и узлы… Разумеется, я как-то справился тогда со всем этим – но вот то недоумение запомнилось тоже. Как некая модель жизненных перипетий, что ли.
В общем, было так. Дня через три после ухода Карины, проснувшись, на добрый час упреждая будильник, я ощутил себя в гнетущем состоянии дискомфорта. Что ж, не впервой, как говорится – и мозг, включившись в работу, исправно принялся перебирать привычный шаблон. Что-то болит? Нет. Предстоит неприятная встреча? Тоже вроде нет. Что же тогда? Ах, да – потерька. Что-то, еще совсем недавно бывшее частью твоего мира, теперь в нем отсутствует. Но ведь и это не годится в причины, не так ли? Было, да прошло, все уже позади… Откуда же тогда этот мандраж, это дурацкое сердцебиение, словно при первой влюбленности, но с обратным знаком? Выходит, что-то пугает тебя не на шутку, а прежде не пугало или же просто не замечалось, заслоненное другими событиями и впечатлениями. Так что же именно?
Я поднялся, накинул халат, по-стариковски шаркая, поплелся в ванную – хотел было принять душ, но почему-то передумал. Добро хоть зубы почистил, перед тем как идти завтракать… В общем, налил я себе кофе и стал сосать его без закуски, горькую думу думаючи. Ёкарный бабай, что ж тебе так паршиво-то, Игорь? Что ж ты не рад свалившейся на тебя свободе, заслуженной и необременительной? Что ж ты не скачешь весело, словно молодой барашек, выпущенный на весенний луг после месяцев заточения в тесной овчарне? Не того ты хотел, говоришь? Тогда – чего же?
А, правда, – чего? С работой и деньгами… но тут все тип-топ как будто – грех Бога гневить, как говорят старушки, торгующие чахлыми цветочками у кладбищенских ворот. Не далее, как давеча созванивался с очередным клиентом – добродетельный Аденоид в этот раз постарался, сосватав вполне себе жирненького. Завтра поеду знакомиться, кивать головой, обсуждать размеры аванса и порядок его выплаты.
Да… но тут как раз стоит пояснить про Аденоида, почему такое имя забавное. Это кликуха, само собой. По-настоящему-то фамилия у него – Алипов, Костя Алипов, друг моего детства, живший в одной из пятиэтажек, на Орбели, и одноклассник по сто пятой английской школе, из которой он, впрочем, свалил куда-то после восьмого, чтобы двадцать лет спустя вынырнуть вновь на поверхность житейского моря, обзаведшись пивным животом и став большим человеком в мире консалтинга. Первое мне,
Так вот, значит, этот Аденоид… но видите, я все время пытаюсь перескочить куда-то – а вы меня и не останавливаете почему-то… словно бы околдованные, не знаю… вот не надо, не надо так, стоит быть внимательнее, право!..
Стало быть, к черту сейчас Аденоида – вернемся в то милое утро. Кофе допит, а в голове по-прежнему – чистый паштет. Такой паштет от карликноса, нерукотворный. Одно хорошо – еще недавно искрившая во всю мощь батарейка волнения выдохлась, растратив заряд, и лишь шипит теперь еле-слышно.
Ну ладно, к чему мы пришли-то в итоге? А ни к чему не пришли: по-прежнему тошно и не понять – почему тошно. Но вот тошно же, факт!
В прежние времена я при сходных настроениях вынимал себя нa люди – и чем поспешнее, тем оно лучше складывалось. Встраивался в чью-то чужую игру, пропитывался не своими заботами и всяческим мусором фальшивых смыслов – и как-то все отступало… Особенно, если выпадет примазаться к удаче – тоже чужой, понятно, но, как всякая удача, по природе своей заразительной: и вот уже кажется, что впереди – уйма всякого светлого и манящего. Новые дивные дивы, как писал стихотворец Бродский.
В общем, ничего не оставалось, как, сделав рожу пряником, напрашиваться на общение (боже, как ненавижу я это слово!) с кем-либо, кто готов для оного снизойти великодушно.
Но это – потом, сейчас же – утро рабочего дня, когда гостей не ждут и в гости не напрашиваются. Да и не звонят без нужды… Я отложил в сторону телефон, адресную книгу которого уже было начал ковырять, и, швырнув пустую чашку в раковину, потащился обратно в спальню. Все же надо принять душ, чего там – бегущая по телу вода… нет ничего приятнее, чтобы убить время…
Три следующих недели были прожиты мною словно бы в нескольких параллельных пространствах. Одним из них было – пространство работы. Вело оно себя, в общем, так, как подобает ему себя вести: в целом, предсказуемо и достаточно смирно. Я даже слегка увлекся – как это нередко со мной случается при попадании в новый, чужой корпоративный ад, где мельтешат в центрифуге каждодневных страстей всякие интересные человечки.
В прочее же время я парил над реальностью, аки тать нощной: дважды отчаянно надирался в баре давно вышедшей из моды текилой – не до рвоты, конечно, но с гарантированным завтрашним омерзением. Причем, один раз едва не словил в бубен – когда пытался что-то абстрактное объяснить случайной барышне. Ее кавалер (это я уже задним числом осознал) принялся было наматывать на кулак салфетку, но вдруг сообразил (вот умничка какая!), что для успокоения столь явно перебравшего мужика достаточно лишь взять его за плечи и вежливо усадить на стул – и в этом месте мне следовало бы восхититься нынешним смягчением нравов против лет моей молодости – но вот недосуг отчего-то…
Значит, обошлось без фонаря под глазом – да и вообще без сильных потрясений (опричь упомянутых выше). Даже, в общем-то, странно, коли вдуматься.
Впрочем, жажда нечаянного общения никуда не девалась во все это время. Не раз я принимался терзать телефонную книгу, порой набирал какие-то номера и даже пробовал заводить разговоры со знакомцами средней отдаленности – из тех, о ком не слышишь годами, но при этом можешь позвонить и без особо страшного повода. Все, однако, было тщетно – завязавшиеся разговоры либо угасали вскоре сами собой, не породив последствий, либо напротив – обретали тягостную, мучительную колею, которую я и сам вожделел покинуть при первой возможности. Когда подобное происходит дважды или трижды – вы едва замечаете собственную досаду. Когда пять раз – испытываете неприятное удивление. Если же все повторяется вновь и вновь – поневоле вселяется убеждение в собственной ущербности, этакое чувство изгоя, и вот уже на пороге стоит родная его сестра – агрессивная злость.