Ключи счастья. Том 1
Шрифт:
Когда Штейнбах далеко, Маня часто вспоминает эту ночь.
Она чувствует на своих ногах его поцелуи. Она видит его новое и страшное лицо.
Знойное кольцо охватило тогда их обоих. И все сжималось теснее и теснее, лишая их дыхания.
И вот она упала в бездну, которая глядела на нее из очей Марка.
Тайна жизни раскрылась перед нею внезапно.
Эти завесы сорвал Марк!
Забудет ли она его когда-нибудь? Возможно ли разлюбить того, кто поднес к твоим устам яд первого
Но и он не забудет ее… Нет! — Теперь она знает свою силу.
Слезы бегут ночью на горячую подушку.
«Это ничего, ничего, — говорит себе Маня, — надо взять себя в руки! Две недели пройдут как-нибудь, Он вернется. Он не может не вернуться теперь! И мы будем вместе. Мы уедем в Париж. Мы никогда не расстанемся. И разлучит нас только смерть. Но смерть прекрасная и дерзкая. Как наша любовь!»
КНИГА ВТОРАЯ
Душа Мани сейчас подобна реке, скованной морозом.
Снежная пелена схоронила алое золото солнца, синее золото месяца, рябь ветерка. Мертва пустынная гладь. Только глубоко внизу тяжко и загадочно идет вода. Как бы дремлет. И ждет зова весны. Торжествующего зова жизни.
По целым дням в странном оцепенении лежит Маня в беседке с книгой. Но не читает. Закрыв глаза, она глядит в свою душу, скованную скорбью. И упорно и бессознательно ждет, когда весна позовет ее к радости и творчеству.
Штейнбаха нет. Давно минул обещанный срок. Когда он уезжал, цвели розы. Теперь золото, осени загорелось на деревьях. Под ногой покорно умирает лист. Вечера стали свежее. Дни короче.
Желания рождались в крови. Зажигали ее мучительной истомой. Раскидывали по подушкам смуглые руки. Обжигали щеки. Исторгали жаркие слезы. Надевали сны, от которых так тяжко было оторваться. Потом умирали, как угли под золой. И было после них так холодно! Так холодно было после них… Она устала глядеть на дорогу. Она устала ждать…
Что это было между ними?
Да и было ли что? Растаяло, как сны. Как эта облачко в гаснущем небе.
Теперь она устала жить. Холод безразличия железным объятием сковал ее душу.
Разве она страдала? Разве она любила? Каждый уходящий час уносил что-то из ее души. Частицу ее юности. Жизни…
Она не вспоминает прошлое.
Она не глядит в будущее.
Она дремлет.
— Маня… ау!.. Маня…
Это Соня зовет. Но у Мани нет энергии, чтоб откликнуться.
Соня вбегает в беседку. У самого выхода плакучая береза опустила зеленые руки. Она никого не пускает. Она цепляет всех за волосы длинной веткой. Нетерпеливо отстраняет ее Соня. У нее таинственные глаза и странная улыбка.
— Маня, иди скорей! — взволнованно говорит она и непривычно жестикулирует. — Знаешь, кто приехал? Ты не поверишь… Тот всадник!.. Помнишь? Два года назад мы его видели на леваде. Он самый. И представь себе
Маня садится, откидывает со лба темный локон. Потухшие глаза загораются. Сердце стукнуло и замерло.
Не сон? Жизнь? И опять радость? Опять.
Она встает.
И в этих огромных, вчера еще пустых глазах Соня видит просыпающуюся душу. Загадочную душу женщины.
Взявшись за руки, они бегут.
Вот терраса. За самоваром Вера Филипповна, нарядная и сияющая. Дядюшка утопает в синем дыме сигары. И еще кто-то… Сильные плечи. Чужой голос. Какой-то ясный, почти детский смех.
Маня делает знак Соне. Они прячутся за старую липу.
— Ну да… Теперь все понятно! — радостно говорит Вера Филипповна. — А уж мы не знали, что думать. Вася, слышишь? — оборачивается она к Горленко, который только что вернулся с поля. — Николай Юрьевич наследство получил. Два раза ездил в Петербург. Пробыл там месяц.
— Да неужто? И много?
— Пустяки, в сущности… Но в данную минуту для нас эти деньги. Вы сами понимаете…
Он встал. Высокий, стройный. Мане видны его плечи, кудрявые белокурые волосы, гордый профиль. Он жмет руку хозяина.
— Как не понять! Кому не нужны деньги? Поздравляю!
— А что интересного в Петербурге? — задумчиво спрашивает дядюшка.
Нелидов оборачивается. И девушки видят его лицо. Тонкое, породистое, с маленькой русой бородкой, высокий лоб. Он кажется ярко-белым из-за загара, покрывшего худые щеки.
— Да, знаете ли… Будь я в Кинешме, она дала бы мне не более, чем столица… Я целые дни рыскал, как гончая, со всеми этими формальностями и хлопотами. Это в самую-то горячую пору полевых работ!
Он смеется. Зубы у него мелкие, ровные, белые.
— Какая красивая улыбка! — шепчет Соня.
Да. Это он… кем полны были девичьи грезы… кто дал ей первые бурные слезы еще неосознанного желания. Первый, могучий, незабываемый порыв.
Она не слушает слов. Лишь звуки голоса и смеха. Она глядит, как бы вбирая в себя его движения, Поворот головы, эти трепетные, тонкие ноздри, жесты маленьких породистых рук. Как он непохож на других! Ни на кого непохож. Но через гряду ушедших забытых дней она смотрит в одну яркую точку. В лицо ангела с неумолимым взглядом, для которого горело и билось сердце ребенка.
Конечно, он не так прекрасен, как мститель небес, И похож на него только профилем. Что до того? Его одного она ждала эти годы… Все сбылось. Все…
— Маня, Соня… Идите же! — кричит Вера Филипповна, разглядев белеющие в парке платья.
Нелидов что-то рассказывает дядюшке, пока девушки поднимаются по ступенькам.
Вдруг он видит лицо Мани, выражение ее глаз, широко открытых, в экстазе и как бы в ужасе, Впивающийся в него жадный и зовущий взгляд. Он внезапно смолкает. И медленно встает.