Ключи счастья. Том 2
Шрифт:
Крики… «Non… Non… Restez!..» [18] прерывают ее. Она поднимает руку.
— Да, Я его оставляю, с горечью… не хочу этого скрывать. Нелегко покидать стены дома, фундамент которого заложен тобою. Но дело выше человека. Долг выше самолюбия. Вы сказали, что жизнь идет вперед. И вы правы. Дорогу молодым! Они лучше сумеют проникнуться новыми веяниями, чуждыми нашему поколению. Я хочу верить, уходя, что передаю дело в надежные руки.
На этот раз аплодирует
18
Нет… Нет… Останьтесь! (франц.).
Председательница звонит. Окрепнувшим голосом, вполне овладев собою, она объявляет перерыв на пятнадцать минут и спускается с эстрады.
Она прямо идет среди несмолкающих аплодисментов к тому ряду стульев, где среди «серой» публики сидит герцогиня.
— Вы очень хорошо сделали, моя милая, — ясно слышат Соня и Маня. — Мы, действительно, устарели. Это наш долг…
— Ах, как интересно! — восклицает Соня, держась руками за щеки.
— Пойдемте! Я познакомлю вас с секретарем, — говорит Глинская.
Очаровательная француженка, обласкав темными глазами лица русских, тревожно выспрашивает мнение Глинской. Она вся внимание. Видно, что она дорожит отзывом этой женщины. Председательница оказалась на высоте, не правда ли?
— Мне жаль ее, — вдруг говорит Маня. — Я никогда не решилась бы требовать ее отставки. Она делала, что могла. Воображаю, как бесцветна и пуста будет теперь ее жизнь!
— Vous ^etes charmante! [19] — растроганно шепчет парижанка.
19
Вы очаровательны! (франц.).
«Вечно с глупостями эта Манька!» — сердито думает Соня.
— И мне ее жаль, — холодно соглашается Глинская. — Но дело выше личностей. Она это верно сказала. Демократизация лиги именно то, что нужно теперь.
— Pardon… Я должна приветствовать герцогиню, — мягко говорит виконтесса.
Маня, улыбаясь, смотрит ей вслед. Вот она, воплощенная героиня из романа Поля Бурже. Отсюда она поедет на вечер. Он ждет ее там. Завтра они как бы невзначай встретятся у подъезда ее портнихи. Какая чуждая жизнь!
— Хотите, я вас представлю герцогине? — спрашивает Глинская.
— Очень хочу! Она меня умиляет, — говорит Маня.
— Позвольте вам представить русских…
Герцогиня ласково улыбается. Девушки как-то машинально делают реверанс перед старухой.
— Русские студентки? О, славные девушки! Я их искренно уважаю.
Соня уезжает.
Шумно и весело на обеде
— Милый дядя, не бойся! Она меня любит. Она добрая. Она ничего дурного нам с тобой не сделает.
Соня видит, как Ниночка смело просится к нему на руки и теребит, смеясь, его седую бороду. Она видит слабую тень улыбки на бледном лице маньяка. И тоже старается любезно улыбаться.
Говорят обо всем, что видела и чего не видела Соня в Париже. Потом о Москве, потом о Лысогорах.
— А что поделывает дядюшка? — спрашивает Штейнбах. — Кем он увлекается?
Соня краснеет.
— Как? Вы разве не знаете? Он обожает Лику. Они живут открыто, как муж и жена.
— В одном доме?
— Н-нет. Лика все там же, в больнице. Но они видятся каждый вечер. И… Лика ждет ребенка…
— Так неужели же она серьезно влюбилась? — вполголоса спрашивает Маня, как бы думал вслух.
— А почему бы нет? — со странной горячностью подхватывает Штейнбах. — Он красив и… далеко еще не стар.
— Ах, я не об этом, — задумчиво возражает Маня.
За десертом она вдруг спокойно спрашивает, обрывая виноград:
— Соня, а почему ты ничего не скажешь о Нелидове?
Все словно притаилось и замерло в комнате. Чувствуется, что все растерялись. Кинув быстрый взгляд на Маню, Штейнбах опускает ресницы и старательно чистит грушу. Соня глядит на подругу круглыми глазами. Спокойна, кажется. Только что-то напряженное в ее застывших бровях.
Маня ест виноград и улыбается.
— Господа! Что у вас за лица? Можно подумать, я спросила что-то неприличное. Разве о Нелидове не принято говорить в обществе?
— Да нет… я разве… Ты не спрашивала раньше… потому… Ну что тебе сказать?
— Он счастлив?
— Н-не думаю. Впрочем, кто его знает? Он женился.
— Ну конечно, счастлив, — сама себе спокойно отвечает Маня. — Катя Лизогуб как раз то, что ему нужно. А что он делает? Марк, почему ты мне не предложишь грушу?
— Сейчас очищу. И вам, фрау Кеслер? Или банан, может быть?
— Его выбрали в предводители дворянства осенью. И он очень польщен. Это я знаю от Климова. Потом он строит дом, помнишь, вместо того, что сгорел?
— Как это давно было! — мечтательно говорит Маня, глядя перед собой далекими глазами.
Фрау Кеслер давно спит. И Соня уже засыпает. Они вернулись из Гранд-Опера, и Штейнбах уехал к себе час назад.
Маня сидит на постели в одной рубашке, неподвижная, как изваяние, и белая-белая при нежном свете ночника.
— Соня… прости… я знаю, что ты устала, но ведь ты уедешь завтра…
— Что такое? Что такое?
— Пустяки… я… мне… надо спросить у тебя… Ты не сердишься?