Ключи счастья. Том 2
Шрифт:
— Что ты, Манечка? Бог с тобой! Успею выспаться в дороге… Я сама рада поговорить. — Соня сладко зевает.
— Ты… видала Нелидова, Соня? — как шелест, звучит робкий вопрос.
Дрема мгновенно рассеивается. Соня подымается на локте. Как выразительна фигура Мани! Плечи сгорблены, руки лежат на коленях, покорные. И волосы упали на плечи. И не глядит даже… Вот два пробило. Значит, она не спала совсем? И все думала о нем.
— Помнишь, я писала тебе, когда родилась Ниночка…
— Н-ну?
— Я писала, что нет у меня к нему ненависти… что я… благодарна ему за
С захолонувшим сердцем Соня садится на постели.
— Ты ему ничего тогда не говорила?
Теперь она подняла голову. О, жалкое личико! Глаза раненой лани. В них уже не сверкает гордость. Где ее ироническая усмешка? Весь вечер она была так весела. Так задорно смеялась. Казалось такой неуязвимой. Соне страшно чего-то.
— Нет, Маня, ничего я ему не сказала. Ведь он… уже женился тогда… И потому я его так долго ненавидела. Только когда Марк написал мне, что ты забыла его и что ты будешь на сцене, я согласилась встретиться с ним. Это было год назад, на Пасху. Он был у нас с женой, с визитом. Но я с ним почти не говорила, только с Катей. Дядюшка и папа часто бывают у них, — Соня смолкает и ждет. — Ну… что тебе еще нужно узнать? Спрашивай?
— Катя счастлива?
Соня видит, что Маня вытянула руки и хрустнула пальцами. Что сказать? Не может же она бросить Мане в лицо все «интимности», какие эта бесстыдная Катька открыла перед нею. Вспомнить совестно… Конечно, Катя могла приврать нарочно, в расчете, что все это дойдет до ушей Мани. И говорила-то, в сущности, с этой именно целью.
— Плоскодонная эта Катерина ужасно! Конечно, она сияет. Такую партию сделала. Она и за Климова готова была выйти. Ей все равно. Я ее не перевариваю, этот смех ее, голос…
Соня машет рукой и ложится.
— Спи, Манечка! Тебе завтра рано вставать на урок. А ты? Скоро ты повенчаешься с Марком?
Маня молчит. Соне жутко.
— Ты его любишь, Маня?
— Кого?
— Ну конечно, Марка!
— Да… люблю…
— И не разлюбишь никогда? Это уже на всю жизнь? — строго и страстно допрашивает Соня.
— Да- да… Я никого уже не буду любить. С этим кончено.
— Ну, слава Богу! Пора забыть эти глупости. Перед тобой такая чудная жизнь! Сцена, слава… И богатство, Маня! Это тоже много значит. Сколько добра можно сделать на деньги! У тебя дочь, такой друг, как фрау Кеслер. А Марк? Он ангел… и он тебя обожает…
— А ты? — вдруг после долгой паузы доносится тихий вопрос.
Соня быстро оборачивается.
— Что я?
— Не ревнуешь?
— Вот выдумала!
— Ни капельки?
— Да я… органически на это неспособна, ей-Богу!
— Счастливица!
— Я страдаю, только когда думаю, что ты… ему больно делаешь… И тогда я… правда… тогда я тебя ненавижу… Маня, дорогая… Не терзай его! Выходи за него скорее замуж. Ты не знаешь, как мне больно, когда… Конечно, надо презирать людей и их сплетни. Но когда любишь, то страдаешь невольно от всякого грязного намека. Вот, например, ты сама тянешь со свадьбой, а там говорят, что… это Марк не хочет жениться… И что он никогда на тебе не женится!
— Нелидов? — срывается у Мани. И она бледнеет.
—
— Мне все равно!
— А мне не все равно! — страстно возражает Соня и садится, свешивая босые ноги. — Хотят унизить и тебя, и Марка… Никто не хочет верить, что ты зарабатываешь в немецких журналах.
— Я сейчас почти ничего не зарабатываю… некогда…
— Но ведь ты от брата получаешь на жизнь?
— Конечно.
— А они слышать ничего не хотят! — Соня ударяет кулаком по подушке. — Столько грязи, столько злобы!
— Мне все равно, — устало повторяет Маня.
— Вот, когда я вернусь, я им все скажу… И что через три месяца ты здесь дебютируешь, и что тебе уже предлагали ехать в турне на два года за сто тысяч франков. А Марк отказал за тебя. Это сколько на наши деньги?
— Тридцать семь тысяч, — равнодушно отвечает Маня.
Она ложится под одеяло. Вся жизнь словно ушла из ее лица.
— Но он, значит, рассчитывает, что ты получишь более выгодные условия?
— Да. За один год столько же…
— Вот я им все расскажу, и что ты в первую голову расплатишься с долгами. Ах, эта ненавистная Катька! И даже дядюшка не ушел от сплетен. В твой талант он верит… Но любви Марка оценить не может. Ты должна прислать мне все афиши, все отзывы о тебе, все рецензии о твоем дебюте… Бот я им это все кину в лицо… И если кто-нибудь после этого посмеет назвать тебя содержанкой… — хочет она сказать, но спохватывается, — я прерву с ним всякие сношения.
Маня долго молчит. Бьет три. Соня опять начинает дремать.
Вдруг прерывистый и тяжкий вздох, похожий на стон, доносится до Сони. Она открывает глаза.
— Маня… Плачешь?
— Нет… нет… Спи…
— О чем ты думаешь, Манечка? Неужели, неужели… не можешь забыть?
— Скажи мне одно, Соня… Знает он, что у меня есть ребенок?
— Да. Конечно, знает… Я писала ему.
Маня, безмолвная и белая как призрак, подымается на постели.
— Ты… писала? Когда?
— Вот, когда вы уехали в Венецию…
Маня поднимает руки к горлу. Соня опускает ресницы, чтобы не видеть ее взгляда. Любовь это? Или самолюбие? Почему она так страдает?
— Он мне ни слова не ответил. И я узнала только от дядюшки, что он уехал за границу. Весною он вернулся, а женился в октябре.
Маня молчит, поникнув головой, вся подавленная этим открытием.
— Вот видишь, как легко он утешился малым! Ему нужна самочка, как Катя, чувственная, глупенькая, покорная. Из нее он веревки будет вить. Воображаю, какая драма вышла бы, если б вы поженились тогда! Ты бы ушла через год. А еще хуже, если б осталась. Все погибло бы, и твой талант, и твоя красота. Все к лучшему, Манечка! Марк живет для тебя и тобою. А там ты жила бы Нелидовым. И все ценное в тебе умерло бы незаметно. Манечка, милая, прости! Может быть, жестоко с моей стороны говорить это тебе, но я все-таки скажу. Я это слышала от дядюшки. Нелидов уверен, что Ниночка дитя Штейнбаха.