Книга абсурдов и любви
Шрифт:
– А сама, почему не продаёшь? – хмуро спросил сторож.
– Хватки у меня нет, – вздохнула она. – Ты – крутой.
Это была высшая похвала.
– А если что! – сторож угрюмо нацелился на Вику, а потом на балкончик, который даже осел от его взгляда. – Я его поприжму.
Провинциалке хотелось знать, как прижимают покупателей.
– Я продавец, а ты покупатель, – сказал сторож – Что должно быть у покупателя? Хруст. – Он пробежал рукой по карманам Вики. – Голь, – с огорчением закончил сторож.
– Кто ж так определяет покупателя, – с насмешкой ответила
Выудить в карманах сторожа удалось копейки. Добыча сверкнула на ладони Вики. Рука сторожа тотчас слизала её и упрятала в бездонные недра армейских галифе.
– Продавец у покупателя отнимает бабки? – вскинулась Вика.
Нос сторожа словно макнули в красные чернила. Стало тихо. Было только слышно, как в коробе скребутся голуби. Тишину разрядил сторож.
– Ты на кого руку подняла? – прошептал он. – Я сейчас начальника полиции кликну.
Шёпот вспугнул голубей. Оглушительная, заливчатая трель Вики совершенно сбила сторожа с толка. Кофта тотчас перекочевала на её плечи. Сторож попытался обвинить провинциалку в нечестной торговой сделке и несанкционированном воровстве государственного добра. Вика пошла по стопам администратора ЖЭКа.
Только сумасшедший начальник полиции может поверить, что Вика хапнула государственное добро, чтобы отдать за здорово живёшь.
– Не за здорово живёшь, а чтобы вернуть должок, – мягко поправил сторож, подбирая отвисшее под носом, и мягко погрозил Вике.
– Разве я брала у тебя в долг? – возмутилась Вика.
Свидетелей не было. Отсутствовала даже выручка… единственное доказательство. Сторож вытер «плачущий» лоб, завернул пожарный инвентарь в чёрный кусок брезента и направился к окну с балкончиком. Вика – к лифтёрше.
Бабушка сидела в позе спирита, шевелила губами и напряжённо смотрела на осиротевший щит, пытаясь вызвать дух исчезнувшего инструмента. Лифтёрша оказалась толковой. Выслушав план Вики, она направилась к телефону. С балкончика уже сыпались куски штукатурки, слетало бельё. По двору, поглядывая на балкончик, спешно бежал вокзальный старшина, на ходу расстёгивая кобуру, в фуражке, мундире с блестящими пуговицами, но в доколенных, хлопчатых в жёлтую полоску трусах и синих кроссовках, обутых на скорую руку. Слышались отчаянные крики. Сторож пытался избавиться от поличного. Он видел Вику, целился в неё багром в левой руке и огнетушителем в правой и кричал о страшном суде над ней.
В страшном суде, по мнению Вики, нуждались опустошившие провинциальный бюджет обидчики.
На рынке возле вокзала она прошла вдоль овощного и фруктового ряда и остановилась напротив азиата в тюбетейке, расшитой восточными сладостями. Он выставлял дыни, похожие на мины. Они целились в грудь и отпугивали покупателей. Вика захватила дыню и пристроила её под мышку.
– Сначала нужно взвесить, – завибрировал азиат. – Потом заплатить, а после взять.
Это была сложная механика и провинциалка решила её упростить.
– Взвесим, когда съем.
Поведение Вике покупателям понравилось. Человеку в тюбетейке тоже.
– Дарю, – проскрежетал он, сужая глаза до щелей дота. – Когда
В дыне Вика аккуратно вырезала треугольник, обчистила внутри и, засыпав песком, отправилась на поиски покупателя. Первый раз в городе Вике сопутствовала удача. Покупателем оказался вокзальный старшина, застегнувший сторожа в обезьянник.
– На память о нашей дружбе, – сказала Вика, – продаю со скидкой. Благотворительная акция.
– А почему она такая тяжёлая? – подозрительно спросил старшина.
– А мне посоветовали её утяжелить хорошими мыслями о хорошем человеке, она так слаще будет, – ответила Вика.
Советчиком оказался человек в тюбетейке, ненавидевший казённые мундиры, которые обкладывали дыни непомерной данью и обирали его.
Вика уже покидала рынок, когда треугольник вывалился и из дыни, как из песочных часов, посыпался песок.
– Верни бабки, – рявкнул старшина. – Ты что же с азиатом всучила, сволочи?
– Что, что? – вздохнула Вика после пробега по задворкам. – Песочные часы.
Над деревянными крышами рынка, словно бумажные змеи, закружили полицейская фуражка и тюбетейка.
За вокзалом высилась гостиница, где Вике отказали в ночлеге. Администратор и швейцар нуждались в хорошей порке. Был риск, была и надежда.
Гостиница стояла на запрессованном в гранит берегу реки, которая задыхалась от масляных пятен, покрывавших её «тело», словно язвы. Зодчий гостиницы обладал гигантоманией. Он возвёл здание размером с планету средней космической величины, от которой исходило голубое сияние. Вход на планету преграждал сухопарый человек с золотистыми галунами. Вика направилась в холл с зеркалами. Швейцар остановил eё за сто шагов. Окрик, словно молния, ударил в провинциалку. Она фрагментарно изложила просьбу: переночевать. Ответ был знакомый. В холле было тепло. Среди фикусов и тёщиных языков отдыхали путешественники. Вика двинулась на швейцара.
– У вас тут когда-нибудь кино снимали? – спросила она.
– Даже иностранцы, – улыбнулся швейцар.
Улыбка мигом соскочила с его лица, когда он оказался под мощным в стальных угольниках чемоданным тараном, который отбросил швейцара на уснувшего в позе лотоса восточного человека в белой шелковистой чалме. Восточный смял мелкого европейского с фотоаппаратом с сверкающими кнопочками и рычажками, а европейский сбил бугристого заатлантического с толстенной, кубинской сигарой и в клубах пахучего дыма, которая, сорвавшись с его губ, заметалась, словно бешённая, нанося лобовые удары и, выдохнувшись, припечатала сухопарого.
– Ты что сделала, зараза? – прошептал швейцар с обугленным лицом.
Он стоял в позе кентавра. Его спину седлал восточный гость. Восточного – европейский. Венчал сооружение гость с Атлантики.
Внутри гостиницы Вике особенно понравились иностранцы. При её появлении они выставили фотоаппараты.
Впервые в жизни провинциалка стояла под вспышками. Чувство величия могучими импульсами проникало в сердце, которое работало, как проснувшийся вулкан. Вика ощущала от вспышек мягкие ожоги на лице.