Книга абсурдов и любви

Рыженко Валерий

– Куда? – спросил лобастый таксист.

Бывшая артистка показала двуглавого.

– Покорми птицу, – сурово сказала она.

Спина водителя была, как днище телеги. Вика отодвинулась в угол.

– А какой корм ей нужен?

– Бабки, – ответила хозяйка.

Она показала, что орёл может взлететь и клюнуть. Таксист оказался волшебником. Он знал кратчайший путь к нужному месту.

– Дай бабок хоть на жратву, – сказал он Вике, когда бывшая артистка вышла. – Я все свои скормил этой падле.

Падлой

был орёл.

Институт находился за железной оградой. Его создатель любил дорогой камень. Он «одел» здание в мрамор и возвысил над домами, как айсберг над льдинами.

Возле бюро пропусков: деревянная будочка с запылённым окошком, полосатый шлагбаум Вика потрясла дрыхнувшего вахтера на войлочном стуле, с которого он полвека взирал на свет божий. Институтский страж отреагировал гигантским зевком.

– Пропуск.

– Бабуля, – шепнула Ляптя. – Твой выход.

Капа сделала реверанс.

– Ты чё кланяешься, старуха? – удивился вахтёр. – Здороваться хочешь, так давай здороваться.

Он выставил руку с лопатной ладонью. Хозяйка подставила свою под его губы. Страж удивлённо посмотрел на Вику.

– Чмокни, – подсказала она.

– Что чмокни?

– Ручку бабули. Она свихнувшаяся.

– Ты что? – гаркнул вахтер. – Какие ручки. Я на работе.

Вика толкнула оробевшую хозяйку.

– Дай звук.

– Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте, – что есть мочи заголосила, нет, не заголосила, а грянула хозяйка

Голос был настолько сильным, что сковырнул вахтёра со стула, он устоял бы, но «Нет повести печальнее.» уложил его на землю.

– Лежачего не бьют, – заорала Вика, увидев зависшую ногу Капы над бугристым лбом вахтёра с затравленными глазами. – Благодари меня, – добавила она, помогая подняться ошалевшему стражу, – если б не я, она добила бы тебя. Чмокни ручку, а то я её не удержу. Она же с ума сошла из – за того, что я провалила экзамен. Пусть ректор увидит, до чего преподаватели доводят бабушек поступающих. Врачи сказали, что нужно исправить оценку и тогда она придёт в нормальное состояние. Чмокни, а то сорвётся.

Вахтёр так и сделал. Не только чмокнул, но и облобызал до самого локотка.

– Это,– зашептал он, озираясь и подманивая Вику, – вы к ректору идёте. Я вас без пропуска пропущу, и сколько будете ходить, столько и без пропуска.

– Поняла, – ответила Вика. – Ты хочешь, чтобы бабушка спела ему печальную повесть, но это же покушение на государственного человека. А как же институт? Он же сиротой останется.

– Так он и так сирота, сволочь, беспризорник, – вахтёр со злости замутулил стул. – Секретарша ректора к рукам прибрала. Сволочь женская. Ректора на своё междометье поддела.

– Бесплатно бабушка петь не будет. Нужны солидные бабки.

– С зарплаты, –

вахтёр застучал в грудь, – клянусь, всю зарплату отдам.

– Ладно, – добродушно согласилась Вика. – Навеем печаль и на ректора, и на секретаршу. Только о зарплате не забудь.

Покинув вахтёра, который остался в тревожном ожидании и с глазами, похожими на блуждающую звезду, они направились по дорожке к входу.

– Чисто сработала, молодец, – похвалила Вика хозяйку, – только замашки бандитские брось. Ты же ногой чуть не притопила беднягу.

– Это не бандитские замашки, – отбила Капа. – Это из спектакля «Укрощение строптивого»

Реверансы, ручки и комментарии взбудоражили институт. Уборщицы смотрели на провинциалку и Капу, как на звёздных пришельцев. У старших преподавателей с вулканическим треском стартовали сигареты и, запустив дымные хвосты, носились, как кометы, от которых прятались младшие преподаватели, опасаясь лобовых столкновений.

Возле двери в коже, от которой ещё исходило тепло живого существа, Вика и хозяйка почувствовали холодок.

В приёмной за столом, состоящим из одних ящичков, как банк матери, сидела хранительница ключей и печатей ректора в белой рубашке со стоячим воротником с загнутыми уголками и маниакальным взглядом.

– Ректор в министерстве, – прожурчала секретарша. – Сильно занят.

Приёмная оказалась мёртвой точкой, из которой Вика попыталась выйти на домашние координаты ректора. Домашние координаты хранились за семью печатями. Взломать печати не удалось.

– Ректор что, засекреченный? – возмутилась Вика.

Засекреченным ректор не был. Его знал вошедший почтальон: громадного роста мужчина с совиными глазами. Он положил пакет на стол секретарше и вздохнул над ним, как над умершим.

– Трудно, – сказал он и добавил: – Трудно носить почту.

– Ноги болят, дяденька, – посочувствовала Вика.

–Да, – ответил дяденька. – Всё ношу и ношу, а ректор всё читает и читает, – рассвирепел он. – И когда же он кончит читать?

– У вас очень благородна работа, – святая провинциальная простота, – если не будет почтальонов, кто же письма и пакеты станет разносить. Что ж Вы так сердитесь. Лучше назвали бы мне домашний адрес.

– Чей? – вздрогнул мужчина.

– Ректора.

– А, ректора, – счастливо вздохнул он. – Не знаю.

Квартирантка и хозяйка вновь оказались в мёртвой точке.

– А ну дай звук, – шепнула Вика и ковырнула рукой Капу.

– Какая прекрасная ария, – растрогалась секретарша, выслушав дребезжащий голос хозяйки. – Только малость скрипит.

– Слышала, – возмущённо зашептала Вика. – Врежь на всю катушку, Дави её до пупка.

– Не могу, – отшептала Капа. – Я весь голос на вахтёра истратила. Сама пробуй.