Книга апокрифов
Шрифт:
Прокопий глубоко вздохнул.
– Я знал, отче, что вы так скажете, - почтительно произнес он. - Как священнослужитель и как художник, Никифор, вы не допустите гибели искусства!
Аббат открыл глаза.
– Я? Что я могу сделать, Прокопий? Ныне плохие времена; цивилизованный мир впадает в варварство, являются люди с Крита и еще бог весть откуда... Это ужасно, милый мой; но чем можем мы предотвратить это?
– Никифор, если вы поговорите с императором...
– Нет, нет, - перебил настоятель. - С императором я не могу говорить об этом. Он не имеет никакого отношения к искусству, Прокопий. Я слышал, будто недавно он хвалил
– Папанастасия, отче.
– Да. Того самого, который создает уродливые безжизненные фигуры. Император понятия не имеет о том, что такое искусство. А что касается Мальвазия, то он, по-моему, столь же скверный живописец. Еще бы - равеннская школа. И все же ему поручили мозаики в придворной часовне! Ах, нет, при дворе ничего не добьешься, Прокопий. Не могу же я отправиться во дворец с просьбой, чтобы какому-то Аргиропулосу, или этому, как его зовут, этого критянина, Папанастасий? - разрешили и дальше портить стены!
– Не в этом дело, отче, - терпеливо заговорил Прокопий. - Но подумайте сами: если победу одержат иконоборцы, искусство будет уничтожено! И ваши иконы сожгут, Никифор!
Аббат махнул своей маленькой ручкой.
– Все они слабые, Прокопий, - невнятно произнес он. - Тогда я еще не умел рисовать. А рисовать фигуры, знаете ли, не так-то просто научиться!
Прокопий протянул дрожащий палец к античному изваянию юного Вакха, наполовину скрытому цветущим кустом шиповника.
– И эта статуэтка будет разбита, - молвил он.
– Какой грех, какой грех, - прошептал Никифор, скорбно прикрывая глаза. - Мы называли эту скульптуру святым Иоанном Крестителем, но это - подлинный, совершенный Вакх. Часами, часами я любуюсь им. Это - как молитва, Прокопий.
– Вот видите, Никифор. Неужели этому божественному совершенству суждено погибнуть навеки? Неужели какой-нибудь вшивый, орущий фанатик вдребезги разобьет ее молотом?
Аббат молчал, сложив руки.
– Вы можете спасти само искусство, Никифор, - наседал Прокопий. - Ваша святая жизнь, ваша мудрость снискали вам безграничное уважение в церкви; двор почитает вас необычайно; вы будете членом Великого Синода, который призван решить, все ли скульптуры являются орудием идолопоклонства. Отче, судьба искусства в ваших руках!
– Вы переоцениваете мое влияние, Прокопий, - вздохнул аббат. - Эти фанатики сильны, и за ними стоит чернь... - Никифор помолчал. - Так вы говорите, будто уничтожат все картины и изваяния?
– Да.
– И мозаики тоже уничтожат?
– Да. Их собьют с потолков, а камушки выбросят на свалку.
– Что вы говорите, - с интересом произнес Никифор. - Значит, собьют и кособокого архангела Гавриила, созданного этим... ну...
– Вероятно, да.
– Чудесно, - захихикал аббат. - Ведь это ужасно скверная картина, милый мой. Я еще не видел столь невообразимых чучел; и это называется - «соображения композиции»! Скажу вам, Прокопий: скверный рисунок - грех и святотатство; он противен господу богу. И этому должны поклоняться люди? Нет, нет! Действительно, поклонение скверным картинам – не что иное, как идолопоклонство. Я не удивляюсь, что люди возмущаются этим. Они совершенно правы. Критская школа - ересь; и такой Папанастасий - худший еретик, нежели любой арианин [41] (41). Стало быть, говорите вы, - радостно залепетал старик, - они собьют со стен эту мазню? Вы принесли мне
41
Арианин — последователь священника Ария (256—336) из г. Александрии; арианство — раннехристианское религиозное движение, отражавшее оппозиционные настроения в римских провинциях; в IV в. осуждалось как ересь.
Никифор с трудом поднялся в знак того, что аудиенция окончена.
– Хорошая погода, не правда ли?
Прокопий встал, явно удрученный.
– Никифор, - вырвалось у него, - но и другие картины уничтожат! Слышите, все произведения искусства сожгут и разобьют!
– Ай-ай-ай, - успокоительно проговорил аббат. - Жаль, очень жаль. Но если кто-то хочет избавить человечество от скверных изображений, не стоит обращать внимания, если он немного переусердствует. Главное, больше не придется поклоняться уродливым чучелам, какие делает ваш... этот...
– Папанастасий.
– Да, да, он самый. Отвратительная критская школа, Прокопий! Я рад, что вы напомнили мне о Синоде. Буду там, Прокопий, буду, даже если бы меня пришлось нести туда на руках. Я бы до гроба не простил себе, если бы не присутствовал при сем. Главное, пусть собьют архангела Гавриила, - засмеялся Никифор, и личико его еще больше сморщилось.
– Ну, господь с вами, сын мой, - и он поднял для благословения изуродованную руку.
– Господь с вами, Никифор, - безнадежно вздохнул Прокопий.
Аббат Никифор уходил, задумчиво покачивая головой.
– Скверная критская школа, - бормотал он.
– Давно пора пресечь их деятельность. Ах, боже, какая ересь... этот Папанастасий... и Пападианос. У них не картины, а идолы, проклятые идолы...
– выкрикивал Никифор, взмахивая больными руками. - Да, да... идолы.
1936
Брат Франциск
На пути к Форли (там, где вбок уходит дорога поменьше, на Луго) возле кузницы остановился нищенствующий монах. Был он небольшого роста, немного сгорбленный, широкая улыбка открывала несколько оставшихся желтых зубов.
– Брат кузнец, Бог в помощь, - весело произнес он, - я сегодня еще не ел.
Кузнец выпрямился, отер пот и не слишком лестно подумал обо всяких бродягах.
– Заходите, - пробурчал он. - Кусок сыра у нас найдется.
Беременная жена кузнеца отличалась набожностью. Она хотела поцеловать руку монаха, но тот быстро спрятал обе руки за спину и бодро затараторил:
– Ах, матушка, что если бы я поцеловал руку вам? Меня зовут брат Франциск, нищий. Да благословит вас Бог.
– Аминь, - вздохнула молодая женщина и пошла за хлебом, сыром и вином.
Кузнец был неразговорчив, смотрел в землю и не знал, что сказать.
– Откуда вы, домине? - наконец спросил он.
– Да вот, из Ассизи, - ответил монах. - Изрядный кусочек пути, братец. Вы бы не поверили, сколько на свете ручейков, виноградников и тропинок. Все не обойти, а надо бы, милый, надо бы. Всюду видишь божьих тварей, и когда вот так идешь - это как если бы ты молился.
– Однажды я добрался до самой Болоньи, - задумчиво проговорил кузнец, - но это было давно. Понимаете, домине, кузнец не может носить с собой кузницу.