Книга апокрифов
Шрифт:
– Зачем же им железо? - удивился дож.
– Оно у них величайшая редкость, ваша милость, - ответил купец. - Из него делают украшения и деньги. Железные гвозди они прячут в шкатулках как сокровище. Они утверждают, будто железо красивее золота.
Дож прикрыл глаза веками, похожими на веки индюка.
– Странно, - проворчал он. - Это чрезвычайно странно, Джованни. Что же было потом?
– Потом все это золото погрузили на крылатых мулов и отправили нас тем же путем на побережье. Там мы снова сколотили наше судно золотыми гвоздями, повесили золотой якорь на золотую цепь. Порванные снасти и паруса мы заменили шелковыми и с попутным ветром отплыли домой.
–
– Не взяли, - ответил Фиальго. - Прошу прощенья – ведь жемчужин там было, как песчинок. Лишь несколько зерен застряло в наших туфлях, да их отобрали алжирские язычники, напавшие на нас у Балеарских островов.
– Этот рассказ, - пробормотал дож, - кажется весьма правдоподобным.
Епископ слегка кивнул.
– А что животный мир, - вдруг спохватился он. – Есть там, в Офире, например, кентавры?
– О них я не слыхал, монсеньер, - учтиво ответил корабельщик. - Зато там есть фламинго.
Епископ фыркнул.
– Ты, наверное, ошибся. Фламинго ведь водятся в Египте - известно, что у них только одна нога.
– Еще у них есть дикие ослы, - продолжал Фиальго, - ослы с черными и белыми полосами, как тигры.
Епископ подозрительно взглянул на старика.
– Послушай, не думаешь ли ты смеяться над нами? Кто когда видел полосатых ослов? Одно мне непонятно, Джованни. Ты утверждаешь, будто через офирские горы вы летели на крылатых мулах.
– Да, монсеньер.
– Гм, вот как. Но, как гласят арабские источники, в офирских горах живет птица Нох, у которой, как известно, железный клюв, железные когти и бронзовое оперенье. О ней ты ничего не слышал?
– Нет, монсеньер, - с запинкой ответил корабельщик.
Епископ Порденонскии презрительно качнул головой.
– Через эти горы, купец, нельзя перелететь, в этом ты нас не убедишь; ведь доказано, что там живет птица Нох. И это технически невозможно - птица Нох склевала бы твоих пегасов, как ласточка мух. Нет, милый мой, нас не проведешь! А скажи мне, мошенник, какие деревья там растут?
– Как какие деревья? - с трудом выговорил несчастный купец. - Известно какие, пальмы, монсеньер.
– Ну теперь ясно, что ты лжешь! - торжествующе молвил епископ. - Согласно свидетельству Бубона из Бискры, большого авторитета в этих вопросах, в Офире растут гранатовые деревья, у которых вместо зерен - карбункулы. Ты, приятель, выдумал преглупую историю!
Джованни Фиальго пал на колени.
– Вот как бог надо мною, монсеньер, разве мог я, необразованный купец, выдумать Офир?
– Да что ты мне толкуешь, - отчитывал ученый епископ купца, - я-то лучше тебя знаю - на свете есть Офир, страна золота; но что касается тебя, то ты лгун и мошенник. Твой рассказ противоречит надежным источникам и, следовательно, лжив. Ваша милость, этот человек обманщик.
– Еще один, - вздохнул старый дож, озабоченно моргая глазами. - Просто ужас, сколько теперь развелось этих авантюристов. Уведите его!
Podesta vicegerente поднял вопросительный взгляд.
– Как обычно, как обычно, - зевнул дож. - Пусть посидит, пока не почернеет, а там продайте его на галеры. Жаль, что он оказался обманщиком, - пробормотал он еще. - Кое в чем из того, что он наговорил, было некое ядро... Он, верно, слыхал это от арабов...
1932
Гонерилья, дочь Лира
Нет, няня, ничего у меня не болит — и не называй ты меня «золотая моя девочка». Да,
Как же это получается, что человек становится злым? Я знаю, няня: я — злая. Не отрицай, ты ведь тоже так думаешь. А мне безразлично, что вы все обо мне думаете. Пусть злая: но в том, что вышло у нас с отцом, права-то была я, няня! Ну зачем вбил он себе в голову таскать за собой сотню своих прихлебателей, да ладно бы сотню: так ведь еще и челяди сколько! Просто невыносимо. Ему-то я была бы рада душой, клянусь, няня; я его любила, безмерно любила, больше, чем кого другого на свете; но вся эта орава, Иисусе Христе! Да ведь они превратили мой дом в вертеп! Вспомни только, няня, на что это было похоже: толпа бездельников, гвалт, ссоры, крик — а грязи! В общем... прямо хлев... Скажи, няня: какая хозяйка согласится терпеть такое? И слова им не скажи, куда! Они слушались одного короля Лира. Мне же ухмылялись в лицо... По ночам к служанкам шастали, только и слышишь: шлеп-шлеп, и возня, и визги... Герцог спит как бревно, разбужу его, бывало, — слышишь, мол? А он пробурчит только: «Да ну их», — и спит себе дальше. Представь, няня, мне-то каково было! Ты ведь молодая была, можешь себе представить, правда? Когда я пожаловалась королю Лиру, он меня же и высмеял: э, девочка, чего еще ждать от мужчин? Заткни уши, и дело с концом...
И вот я сказала ему, что это невыносимо, пусть уберет от меня хоть половину этих дармоедов. И видишь — обиделся. Я и неблагодарная, и такая, и сякая... Разбушевался ужас как, ты и понятия не имеешь. Но я знаю, что допустимо, а что нет; они-то заботятся только об этой своей чести, а мы, женщины, — мы обязаны думать о доме, о порядке. Им-то все равно, хоть бы в доме было, как в конюшне. Ответь, няня, права я была или нет? Вот видишь. А отец смертельно оскорблен. Что мне было делать? Я сознаю, старая, свой долг перед ним — но, как у всякой женщины, есть у меня еще и долг перед своим домом, правда? За это отец и проклял меня. А герцог... Тот только глазами хлопал да переминался с ноги на ногу. Думаешь, заступился он за меня? Нет. Позволил обращаться со мной, как со злой, мелочной, сварливой бабой. Няня, слышишь, няня, в ту минуту что-то будто оборвалось во мне: я... я начала ненавидеть моего супруга. Я ненавижу его, так и знай! Ненавижу! И отца ненавижу, потому что он в этом виноват, понимаешь? Так уж оно и есть, так и есть; я злая, знаю, но я только потому злая, что была права...
Нет, не возражай, я действительно злая. Ты ведь знаешь, старая, что у меня любовник, — знаешь? Знала бы ты, до чего мне безразлично, что тебе это известно! Думаешь, я люблю Эдмунда? Не люблю. Но хочу как-то отомстить за то... За то, что герцог вел себя не так, как подобает мужчине. Я просто ненавижу его, няня, ты понятия не имеешь, что это такое — ненавидеть! Это значит быть злым, злым, злым, насквозь дурным человеком! Когда начинаешь ненавидеть, вся словно меняешься. Была я когда-то вполне хорошей девочкой, няня, и могла бы стать хорошей женой; была я дочерью, сестрой была, а теперь я только — злая. Уж и тебя я не люблю, старая, ни себя, ни даже себя! Я была права; если б это признали, была бы я совсем другой, верь мне...