Книга бытия

Снегов Сергей Александрович

Капрова я помню значительно хуже. Студентом он был неплохим, любил математику — вероятно, поэтому Иван Юрьевич и рекомендовал его Орлову. Была у него одна странность: оставаясь в одиночестве, он любил негромко постукивать по чему придется — то локтем, то пальцами. Однажды мы вдвоем кого-то ждали в аудитории. Капровский стук по парте складывался в какую-то мелодию. Я пересел поближе — Капров застучал громче. Мелодия определенно была знакомой, но я не мог вспомнить, откуда она.

— Героический марш из третьей симфонии Бетховена, — со вздохом сказал Капров. — Давно хочу проиграть его с начала до

конца, но он плохо выстукивается.

Он произнес это так, словно озвучивание бетховенских симфоний было для него обычным делом. Между тем, я ни разу не видел его ни на одном симфоническом или вокальном концерте. Возможно, впрочем, ему просто не на что было покупать билеты: стипендии он, как и я, не получал. Но я жил с родными и подрабатывал уроками. Откуда брал деньги он, я понятия не имел.

Мы пришли в обсерваторию под вечер. Она занимала солидный кусок Приморского парка — гектар или даже больше. За высокой каменной оградой раскинулся роскошный сад, среди деревьев таились низкие служебные постройки, над кронами высился астрономический купол. Член-корреспондент Академии наук Александр Яковлевич Орлов был видным организатором: он заведовал одесской обсерваторией, одновременно создал полтавскую и часто уезжал в Крым, в Симеиз — чем-то командовал и в обсерватории Крымской. Он был еще не стар — только подходил к пятидесяти, круглолиц, усат, громкоголос, категоричен.

Он одобрительно посмотрел на нас и, не приглашая сесть, поднялся и пожал каждому руку.

— Все от Тимченко? Очень хорошо, Иван Юрьевич плохих студентов рекомендовать не будет. Итак, называйтесь по очереди.

Мы объявили свои имена, фамилии и возраст. На этом анкетный допрос завершился. Орлов предложил пойти в парк.

— В такой прекрасный вечерок грешно сидеть в кабинете. Тем более будущим астрономам, чья профессия — взирать на небесные светила. Звезды, правда, еще не показались, но у нас будет время их дождаться.

В парке уже торжествовала осень. Обсерваторские аллеи подметались каждое утро, но к вечеру их снова заваливали листья тополей и кленов. Под деревьями стояли скамейки, но Орлов их проигнорировал.

— Ведем себя как перипатетики, — сказал он удовлетворенно. И обратился к Капрову: — А кто они такие — перипатетики?

— Не знаю, — ответил Капров.

— Не знаете? Очень жаль. Честно, но грустно. Впрочем, не так уж ужасно — незнание легко переходит в знание. Хуже путаница. А вы ответите, кто такие были перипатетики? — спросил он Дьякова.

— Ученики философа Платона, — быстро ответил Дьяков. Он всегда говорил быстро и уверенно. — Так называли всех, кто учился в академии этого древнего греческого мыслителя.

— Академия Платона? Так, так… Теперь остаетесь вы, — сказал мне Орлов.

— Перипатетики, или прогуливающиеся, — ученики Аристотеля, — ответил я. — Он любил обсуждать философские проблемы, гуляя с учениками в саду.

— Давайте присядем, — предложил Орлов. И, подумав немного, объявил: — Мне в обсерваторию нужен только одни математик. Я выбираю вас, — сказал он мне. — Приходите завтра к нашей старшей вычислительнице. Будете работать с цефеидами. А вам, молодые друзья, желаю успеха.

Он пожал каждому руку и удалился. Мы молча вышли из обсерватории в Приморский парк. И только здесь

к нам возвратилась способность говорить.

— Черт знает что такое! — ругался побледневший от огорчения Дьяков — он непроизвольно поглаживал и пощипывал усы. — Даже не поговорил по-человечески, два слова — и выгнал. Дались ему эти треклятые перипатетики! Они и вправду были у Аристотеля, а не у Платона?

— У Аристотеля, Толя.

— Тогда скажи: какое отношение они имеют к астрономии? Они ходили по саду и смотрели под ноги, нам, астрономам, надо вглядываться в небо — это разница! А тебе повезло, — сказал он с завистью. — Не просто астрономия, а цефеиды! Мечта.

Я чувствовал себя неловко: мое везение было не слишком справедливым. Раз уж дело дошло до выбора, в обсерваторию должен был попасть не я, а Дьяков. Я интересовался астрономией любительски, а для него она была родной стихией. Он знал гораздо больше, чем я. Я занял место, по праву принадлежавшее ему. И причина этого к делу не относилась — просто я лучше разбирался в философии.

Я заикнулся: может быть, стоит пойти к Орлову и попросить его принять на работу не одного, а двоих? И вообще: я могу уступить место Толе — он принесет больше пользы.

Капров молчал — он был подавлен, а Дьяков мой план отверг.

— Ничего не выйдет, Сергей. Мы в любительской обсерватории хорошо знаем наших соседей. Орлов рассердится и выгонит тебя — как нас. Не будем рисковать.

Толя явно считал, что больше на эту тему говорить не стоит, — он стал обсуждать полученное мною задание. Он был уверен (и я с ним соглашался): в звездной астрономии нет ничего интересней. Дело в том, что цефеиды, названные так по одной из звезд в созвездии Цефея, разгораясь и затухая, систематически меняют блеск. Вероятно, это происходит от того, что они варьируют свой объем: то чуть ли не со взрывной скоростью разбухают, увеличивая поверхность излучения, то опадают до прежнего размера. А почему это происходит — темна вода во облацех…

— Вот эту великую загадку ты, Сергей, и станешь решать. И будешь подробно нас информировать о каждом своем шаге!

Я скромно заверил, что готов незамедлительно взяться за раскрытие тайны и приложу все усилия, чтобы у звездного мироздания больше не осталось никаких секретов.

На другой день с твердой решимостью распутать все гордиевы узлы Вселенной я предстал перед «заведующей цефеидами» — немолодой, розовощекой, милой женщиной. Звали ее, кажется, Варвара Федоровна (впрочем, точно я этого уже не помню — все-таки с тех пор прошло шестьдесят лет с лишком). И она принялась методично остужать пылающее во мне вдохновение, алчущее немедленных результатов.

— Это просто замечательно, что вы пришли, Сережа, — ласково сказала она. — Александр Яковлевич вам уже говорил, что мы занимаемся цефеидами? Одна я решительно не справляюсь! Скопилось так много необработанных наблюдений — и в каждое нужно внести больше десяти поправок и корректировок. Вот этим мы и займемся.

И она развернула передо мной большой разграфленный лист, заполненный сотнями цифр.

— Мы вносим сюда новые данные, исправляем и подводим итоги. Потом рисуем новую таблицу. Как видите, очень просто. Перемена звездного блеска дана в истинном виде, а не в том, что видит глаз.