Книга колдовства

Риз Джеймс

Удав лежал, вытянувшись во всю длину, на двух составленных торцами друг к другу столах, сколоченных из толстых досок. Рядом находилась железная стойка, похожая на скелет, держащий в «руках» пузатые стеклянные лампады с горящим ароматическим маслом. Это, однако, не могло отогнать запах смерти, который исходил неясно откуда. Питона удерживали на столах кожаные ремни — правда, лишь в двух местах. Затем Бру занес большой нож, каким разделывают мясо, и разрубил Уробороса на четыре приблизительно равных куска. Два из них, что оказались под кожаными полосками, вышли длиннее других. Эти части были привязаны и лежали неподвижно, а остальные две принялись извиваться и корчиться. Я прежде не имела возможности изучить внутренности змей — один вид этих рептилий был мне противен, — но все же

достаточно прочла в свое время Галена, Везалия [133] и других знатоков анатомии, чтобы понимать: всякое живое создание, получившее такие раны, не может не истекать кровью. Но, как и в случае с летучей мышью, крови не было. Я предполагала, что порубленная тесаком плоть — змеи либо другой твари, живая или нет, — должна быть серовато-красной или хотя бы розовой. Но ничего похожего тоже не наблюдалось: разрезанная плоть змеи оставалась бесцветной и разве что более тусклой, чем белая кожа питона, почти не изменившаяся.

133

Андреас Везалий (1514–1564) — знаменитый хирург и основатель новейшей анатомии.

Я смотрела, как Бру занимается аутопсией или некропсией, [134] и молчала — обстоятельства не располагал и к разговорам. При этом я постоянно чувствовала, как наливается тяжестью обретенная мной книга, висящая на плече в мешке, и задавала себе один и тот же вопрос: почему я должна была залезть так высоко, подняться над всей Гаваной и любоваться тошнотворным зрелищем, становившимся все ужаснее?

Нет, постойте, последнее не совсем верно. Все-таки ужаснее всего был тот миг, когда Бру разрубил удава на части. Теперь же он собирал эти куски, каждый длиной с его руку, и клал их в тростниковую корзину, словно собирал в лесу хворост. В корзину отправились все четыре обрубка толстенной змеи, причем на самый верх легла «головная» часть, еще разевавшая пасть, откуда высовывался раздвоенный трепещущий язычок. Мне показалось, что удав просит молока. Похоже, события развивались по шкале от плохого к наихудшему. Особенно жутко мне стало, когда Бру взял в руки верхний обрубок удава, поцеловал его в чешуйчатую морду и молниеносным движением, достойным самого стремительного мангуста, ухватил высунувшееся змеиное жало маленькими щипчиками, а затем вырвал. Да, вырвал клочок извивающейся белесой плоти!

134

Оба этих медицинских термина означают одно и то же: вскрытие трупа.

Положив змеиный язык на стол — тот сразу мелко задергался, как лихорадочно пишущее перо, — Бру повернулся ко мне и сказал таким тоном, словно требовалось пояснить это действие:

— Для стены в Комнате камней.

— Понятно, — произнесла я, сглатывая желчь, поднявшуюся по пищеводу. И еще сильней сжала книгу в моем полотняном мешке. Бежать! О, как мне хотелось бежать.

Два обрубка змеи Бру швырнул в бочонок, стоявший в углу палатки. Ах, лучше бы мне не видеть его содержимого; mais h'elas… Внутри бочонок на три четверти был полон… белизны. Содрогающейся, не то живой, не то мертвой живой белизны. Это плоть медленно отдавала свои кости, которым предстояло превратиться в украшения. От этого бочонка, как и от еще одного, рядом, и шел упомянутый ранее запах.

Остальные обрубки змеи — с головой и хвостом — Бру перенес через крышу дома в лабораторию, подав мне знак следовать за ним. Атанор он разжег заранее, о чем свидетельствовали волнообразные колебания воздуха вокруг печи. Теперь он опустил обрубки змеи в тинажон — чан с дождевой водой, помещавшийся на крыше рядом с шатром. Вскоре я услышала шипение дождевой воды, закипавшей от соприкосновения с горящей змеиной плотью. Это Бру бросил в печь последние останки Уробороса — змеи, которую он выучил лакать молоко из блюдца, как котенок.

Возвратившись в маленький шатер (тот самый, похожий на логово таксидермиста), я отерла

рукавом пот со лба: по правде сказать, меня сильно мутило и стало мутить еще больше, когда я увидела, как Бру раскладывает по местам свои инструменты и приводит их в порядок — стирает, например, белесое вещество с тесака. Я стала думать о том, что может последовать за четвертованием удава. Может быть, Бру возьмет что-то вроде того наперстка, только побольше, и начнет кромсать дальше змеиное тело на мелкие куски, пока не найдет свой камень? Нет — слишком много плоти, чтобы в ней что-то найти. И тогда я догадалась, что сделает Бру: он испепелит Уробороса, сожжет его — ведь это любимейшее занятие алхимиков! — а потом просеет или провеет остывшую золу, чтобы найти камень.

Однако я не могу вам сказать, удалось ли Бру найти какие-либо камни в останках удава. Такая большая тварь вполне могла дать много камней, пусть и не вполне совершенных, ибо, как сообщил или предупредил Бру, «совершенство ищет высоких существ — высших». Мне же ничего не известно о судьбе злосчастной рептилии, потому что к тому времени, когда атанор остыл и можно было просеивать золу, я сама…

Постойте. Мне надо объяснить, почему я сделала то, чего не сделал бы самый последний глупец.

Ночь уже настала, но там, наверху, стояла влажная жара. Кроме того, мне отчаянно хотелось поскорее ускользнуть от Бру, дабы прочесть книгу Себастьяны, и я решила выполнять все его распоряжения. Потому я взяла тот кубок и выпила его залпом. Не знаю, что именно Бру подмешал к питью, но его сладкий вкус я отнесла на счет фруктов. Обратите внимание: он тоже пил вместе со мной. Конечно, в его кубке не было сонного зелья. Что же он туда добавил? Может быть, травы, роpuleum, [135] некий эликсир или зелье, купленное у кого-то из сестер, готовивших такие зелья? Понятия не имею. Знаю только, что напиток обладал воистину мощным действием.

135

Болеутоляющая мазь из тополиных почек (фр.).

Вскоре все поплыло у меня перед глазами, и сам воздух вокруг атанора стал колебаться. Я не знаю, когда успела сесть, не могу вспомнить самого движения, зато хорошо помню, как откинулась на спинку дивана, ощущая спиной твердую обложку книги Себастьяны в полотняном мешке, и повторяла:

— Зачем? Какой «человеческий род»?

Я боялась, что Бру скажет «homo sapiens»; он должен был это сказать. Безумец, он перебрал множество менее совершенных видов, он выводил из них светоносные существа, а теперь искал человека, чтобы внедрить в него семя своего камня, прибегнув к алхимическим ухищрениям, и растить это семя, пока он или она не подарили бы ему тот самый, единственный камень. Для этого ему и понадобился большой атанор.

— Род человеческий, — лепетала я. — Камень…

Увы, я лежала пластом на спине, прямо на книге. Все птицы поднялись в воздух, кружились и кричали, устремлялись вниз и долетали до самых шатров, отчего могло показаться, что Гавана празднует что-то, запуская в небо странные фейерверки. Я так жаждала получить ответ — хотя задать вопрос мне уже было не по силам, ибо мышцы рта перестали повиноваться, — что не чувствовала ни страха, ни удивления от этого буйства птиц, а ведь оно явно не предвещало ничего хорошего. Я хотела знать: неужели Бру решился использовать в своих опытах человека?

Видимо, мне все-таки удалось задать свой вопрос, потому что Бру подошел ближе и встал рядом со мной на колени. Я увидела два капюшона, две головы, два обсидиановых лица с двумя золотыми улыбками. Нет, ответили два лица, Бру не собирается использовать человека. Этот опыт он уже ставил. И лица повторили то, что я уже слышала:

— Настал черед высших.

Задавала ли я другие вопросы? Едва ли, потому что моя голова моталась из стороны в сторону, левая рука коснулась пола, ладонь раскрылась, и я никак не могла ее приподнять. И тут наконец прозвучало объяснение, которое я желала и не желала слышать, ради которого все еще силилась что-то сказать. Бру вымолвил: