Книга о Человеке
Шрифт:
— Спасибо… Ты еще молод. Ты стал банковским служащим, но, знай, впереди у тебя нелегкая жизнь. Придется попотеть, прежде чем добьешься на своем месте успеха.
Поблагодарив жену, Ёсабуро ушел.
Я поднялся на второй этаж к своей делянке и тотчас взялся за работу. Однако безмерная радость Ёсабуро продолжала звучать в моей душе, и я никак не мог успокоиться. Открыв выходящее на юг окно, я присел рядышком и внимательно в него всмотрелся.
В этом доме я временно поселился весной сорок шестого года, когда мне было пятьдесят лет, рассчитывая вскоре переселиться в дом, заново отстроенный на месте сгоревшего, и вот незаметно мне уже исполнился шестьдесят
Сразу налево неподалеку виднеется рощица храма Мисюку, но за десять лет там ни разу не устраивали религиозного праздника. Или в условиях американской оккупации это не разрешалось? Непосредственно за рощей — здание младшей школы, в которую ходила моя четвертая дочь. Меня выбрали главой родительского комитета, и моим первым делом было просить в районной управе, чтобы как можно быстрее вставили стекла в окнах нового школьного здания, построенного на месте сгоревшего. Я четырежды ходил в управу и просил отвечающих за это чиновников, мне говорили, что скоро все будет сделано, но дни проходили, а стекол в окнах все не было, наступили холода, и, занимаясь, школьники мерзли.
От членов родительского комитета в мой адрес раздавались упреки за то, что я, будучи главой комитета, не подарил чиновникам саке. Саке можно было достать на черном рынке, но я не хотел этого делать, поэтому, наконец собравшись с духом, я посетил главу управы и вновь настоятельно попросил его о стеклах, предупредив, что намереваюсь написать в газету о наших трудностях. Глава управы уговорил меня подождать со статьей, мол, стекла скоро вставят, и в самом деле, через три дня все окна школы были застеклены. И смех и грех!
В качестве председателя родительского комитета я в принудительном порядке должен был посещать лекции американцев, читавшиеся в зале управы, — «О демократии», «Задачи родительских комитетов», «Народное образование» и т. д. Все это звучало очень красиво, но сколько же раз приходилось выслушивать поучения о вещах, совершенно неприемлемых в тогдашней Японии!
Когда дочь окончила школу, я вздохнул с облегчением, что наконец-то смогу освободиться от обязанностей председателя родительского комитета, но мне сообщили, что устав комитета изменился и я еще два года обязан нести эту обузу.
В самом деле, несчастливые десять лет! — вздохнул я, глядя на небо. Я и небо-то здесь, в Мисюку, вижу впервые! — посмеивался я над собой. Да и сам этот район — при всей моей любви к пешим прогулкам, я по нему толком и не ходил, почти ничего в памяти не осталось…
— Поздравляю! — вдруг послышался крик.
Вздрогнув, я повернулся в ту сторону, откуда он исходил, туда, где под холмом были огороды, которые пересекала дорога. Там стоял «дедушка Судзуки» и махал мне рукой. Это был крестьянин лет семидесяти, каждый день он приходил на огород с противоположного берега речушки, протекавшей вблизи. Моя жена с его разрешения каждый день выбрасывала мусор в углу его огорода, называла его «дедушкой» и водила с ним дружбу.
— Слышал, вы вскорости переезжаете в новый дом. Поздравляю! В мире теперь все пойдет на лад. Но вы уж нас не забывайте, заходите!
— Спасибо!
— Если что-то надо пособить во время переезда, не стесняйтесь, скажите.
Молча поклонившись, я отошел от окна, повалился навзничь на постель, разбросав руки в стороны, и глубоко вздохнул. Лежа на спине, я мог видеть в открытое окно небесную синеву…
И вновь я задумался об этом несчастливом десятилетии. Почти все японцы были рады, что окончилась
И вдруг я вскочил, точно в меня ударила молния.
Я вообразил себя несчастным потому, что, запершись в темной каморке, день и ночь, точно батрак, возделывал пером рукопись… Да, так и есть. Я, изволите видеть, писатель! Горько улыбнувшись, я вновь откинулся на постель и задумался.
В эти десять лет я, находясь в расцвете творческих сил, писал безо всяких усилий. Среди опубликованных произведений ни одно не получило плохой критики. Оставшийся незамеченным в Японии, роман «Умереть в Париже» был издан в Париже во французском переводе, удостоился высокой оценки критиков, в Бельгии вышел в массовом издании, в Швейцарии — в дорогом, даже в Польше перевели, кроме того, на французский был переведен «Потомок самурая». На гонорары от этих книг моя третья дочь получает музыкальное образование в Париже. В конце концов, в европейских странах меня осыпали наградами, которых я ни разу не удостаивался в Японии, и, что особенно лестно, Французская академия присудила мне Большую премию дружбы… Вряд ли будет бахвальством сказать, что это и есть писательское счастье.
И я воскликнул, словно желая развеять хмурые мысли:
— Я не батрак! Я прекрасный писатель!
Этот крик услышала снизу жена, поднялась по лестнице, из коридора заглянула через щель в перегородке и сказала:
— Ты меня напугал. Во сне, что ли, вопишь? Спать днем — верный способ простудиться!
— Я не спал, — сказал я, приподнимаясь с кровати. — Я перестал быть литературным поденщиком. Ты тоже больше не жена крестьянина. Отныне ты будешь женой писателя!.. Вот что я решил.
— Я и так счастлива, — рассмеялась жена, спускаясь по лестнице.
Глава третья
В конце февраля 1957 года, как и было запланировано, завершилось строительство моего нынешнего дома на месте прежнего, сгоревшего, в Восточном Накано, и я смог наконец выехать из дома, который снимал в Мисюку.
Жена Н., проектировавшего мое новое жилье, дочь профессора медицины, с которым я во время своего пребывания в Париже почти год поддерживал дружеские отношения, только-только начала работать в Токио дизайнером по интерьерам и взяла на себя труд подобрать и закупить для нас мебель, чем сильно нас выручила, но сам переезд обещал быть весьма тяжелым и хлопотным. Наша семья на тот момент состояла из меня, моей жены и четвертой дочери, ученицы третьего класса школы верхней ступени. Едва мы начали приготовления к переезду, жена вдруг сказала с грустью в голосе:
— Этот Ёсабуро, с тех пор как решилось его устройство на службу, у нас и носа не кажет, а в университете сейчас, кажется, каникулы, может, он мог бы нам помочь… Позвонить, что ли, ему?
— Возможно, у него сейчас выпускные экзамены… К тому же не настолько мы с ним близки, чтобы просить о помощи при переезде.
Так я ответил, но при этом подумал, что сын того Тигра, хоть и проучился в Токийском университете, не блещет ни красноречием, ни манерами, сразу видно — выходец из рыбацкой деревни, поэтому, несмотря на то что его взяли в банк М., в будущем ему придется несладко, надо бы за ним присмотреть. Как бы там ни было, меня несколько удивляло, что в последнее время он перестал у нас появляться.