Книга Природной Веры

Сперанский Николай Николаевич

7. Историческая картина развития славянского язычества показывает нам, что мы задолго до христианства пережили свою ведическую эпоху. Она так же отразилась в нашей мифологии как праведная или неправедная борьба со змеем. Змееборцем обычно выступал активный княжеский бог, а роль змея исполняло божество «костной» народной традиции. Об этом мы еще будем говорить много.

Буквальное возвращение к ведизму едва ли возможно. Божество Арийского Духа проявляет себя в родственных, но различных ипостасях. Урок, который имела Германия, буквально повторив опыт древних ариев, кажется достаточно поучительным для всех индоевропейцев. Новые арийцы оказались слабее тех, кого они презирали. И дело не только в том, что фашисты потерпели военное

поражение. Еще до военного поражения они были обречены на поражение в духе. Ибо русские люди всегда обладали идеей более сильной и более жизнеспособной, чем арийская. Эта идея вышла из таких глубин сознания русской цивилизации, до которых не могли добраться ни княжеский ведизм, ни христианство, ни крепостное право, ни коммунизм. Идею эту мы сейчас и пытаемся осознать. Ее главная характеристика — это гибкость без утраты нравственного начала. Эта идея базируется и на доведической родовой культуре и на нашем ведическом наследии, но она и дополнена новыми качествами, которые в условиях мирной жизни приводят к отношениям партнерства, о которых тут говорилось. Вторая ее характеристика — это стремление к дарна. Восприятие мира и богов в состоянии дарна есть результат зрелости веры, преодолевшей крайности ведической эпохи.

8. Для возвращения к своей древней жизнеспособной идее, нам требуется как владение своим древним язычеством матрической эпохи, так и владение своим ведическим наследием. Образно говоря, это и есть те две ноги, на которых надо стоять, чтобы быть победителем. Если первое учит нас гармонии и любви, то второе учит дерзаниям и готовности к битве. Бессмысленны дерзания без любви, и любовь никуда не годится без дерзаний.

И это правда. Но если оставить лирику, и посмотреть на сегодняшнюю реальность, то она оставит нас в самом удрученном состоянии. Сегодня наш народ не имеет в себе гармонии любви и дерзания.

Лесков интуитивно привел сравнение германской психики с топором, а состояние русской души с тестом. Сравнение правильное, но не совсем корректное. Его преувеличенность должным образом просматривается в тексте Лескова, и мы далеки от того, чтобы в чем-то обвинять писателя. Русская душа способна выдержать большое напряжение и долгую борьбу против чего угодно, если ей понятно, что на чашу весов положены традиционные языческие ценности, такие как родная земля, народ, его богатства, достоинство, ценности Природы. Тут русская душа становится подобной булатной стали — прочной и гибкой, под которой крошатся западные топоры и мечи.

Но та же душа становится тестообразной, когда обманом и политической демагогией удается убедить ее в том, что ей предлагается какая-то новая реформа, при которой указанные ценности якобы никак не задеваются или даже наоборот — сохраняются. А кто подозревает, что это не так — тот одиночка и отщепенец.

Оболваненная и обворованная русская душа действительно уподобляется тесту. Но при этом она все равно не лишается способности приводить себя в гармоничное равновесие после каждого удара исподтишка. «Тесто» — оно же долготерпение — это крайняя, но очень сильная латентная форма сохранения душой непокоренности и гибкости, необходимых для победы. Состояние теста было свойственно нашему народу в течении столетий господства христианства. Проявляется оно и сегодня, в начале эпохи господства мондиализма.

Вера языческая дается для того, чтобы русский человек понял — он не тесто. Он обязан встать и бороться за свои вечные ценности. Он может и обязан противостоять давлению псевдоценностей мондиализма и восточных эрзацев.

В этом противостоянии должна участвовать как бы только часть души. Бороться можно изо всех сил, но ни в коем случае нельзя вовлекать в борьбу всю свою душу, ибо тогда не остается резерва для восполнения сил. В состоянии дарна в борьбе участвует только часть души. При этом другая часть души спокойно хранит память о своей принадлежности к Родной земле, Природе и своему народу в его мирной и праведной жизни. Обе части души составляют

единое целое, которое и есть душа пребывающего в дарна язычника. Вот к такому синтезу ведут нас сегодня матрическое и ведическое наследие. Собственно, сам их синтез делает возможным пребывание в дарна во время борьбы.

Опираясь на наше языческое наследие, а так же на традиционную культуру, мы возвращаемся к русской вере, которая удовлетворяет нас, разрешает наши проблемы и оказывается духовным оружием в борьбе с экспансией смертельно опасных идеологий и чужих религий.

Сказ об уральском хождении

I

От священных гор начинается река Вишера. Из прародины древних ариев начинает она свое течение. Из земли волшебной северной. От горы пологой не названной. Как на запад от той горы, воды к югу текут, пополняют они реку Вишеру. На восток от горы текут воды к северу. Наполняют реки могучие, что втекают в море студеное.

Есть течениье тех вод — образ времени. Их верховья есть образ седой древности. Расходилися от туда народы к северу, уходили народы на полдень. Расстовалися на века братья с сестрами.

Потекла вода подобно времени. Текла в Колву река Вишера. Текла Колва в реку Каму. Кама же текла в Волгу — матушку. Дотекла Волга до моря Хвалынского. Там, у мороя Хвалынского потерялися древние арии. Протекали там тысячелетия, начались эпохи новые. Появлялись там языки славянские. Восходили славяне вновь от Волги до Вишеры. Так замкнулися круги времени.

Ныне подымалися волхвы к верховьям Вишеры, чтоб достичь горы пологой северной. Чтоб замкнуть своим движеньем коло времени, чтоб концы его злые силы не похитили. Чтоб сплести самые их кончики, чтоб нигде не осталось обрывочка. Чтоб стояла на века земля русская.

Вот идут волхвы вверх по Вишере. Открывается им селение Вая древнее, именем бога ветров названное. А за ним селение Велс на острове. По одну сторону берега пологие, через реку видны они как меча острие плоское. По другую сторону скала высится. И зовут ту скалу Чуроком. Видят образ живой в нем дети малые. Говорят, со скалы той в воду прыгают. Под скалой глубина не мерянная. Лишь слепой не увидит в скале образ божеский. Поклонились волхвы святилищу древнему. Вверх сбегают по скале пихты стройные. Утопает даль в дымке лазоревой. В голубом мареве лежат горы уральские. Светит над землей солнце доброе…

Бежит время в городах в день завтрашний. И бегут за ним люди, не угонятся. Но в иных местах стоять должно времени. И туда приходят люди мудрые, постигают — каким был мир ранее, чтобы возвратить священные истины. Чтоб вернуть их в наше язычество. Вера ведь живет толшею времени, тем лишь вера может быть праведна.

От того пошли волхвы в места дальние, где зверьми, а не людьми тропы натоптаны. Есть и тропы, есть и топи зыбкие. Поливает волхвов дождь, морит зной, едят мошек полчища. Но идут волхвы постигать знание древнее. Будут говорить с ними дерева и камни великие, скажут слово снега и воды холодные, указуют им вершины и луга приречные. Ото дня ко дню ясней говорит земля Уральская. Чем трудов на путь больше положенно, тем яснее слово волшебное. Не словами звучит оно, но слышимо. Языка не имеет, а разборчиво. Расскрывается будто книга великая, но неспешно страницы листаются.

II

Как в горах этих древних, средь скал распавшихся, жили люди, что вернулись с моря студеного. Их вернуло время вновь на прародину. Но сложили они бубны шаманские. Их олени в тундре осталися, с дикими оленями смешалися. Когда в диком стаде видят оленя с ошейником, значит был тот олень в упряжи. Но не станет брать его хозяин ко времени зимнему. Уж не кочевать хозяину с юртою. Он осел в Уральских горах охотником. Выходили волхвы на его становище. И держали речь про жизнь давнюю, и про то как теперь она сложилося.