Книга тайных желаний
Шрифт:
Я решила, что он несколькими годами старше меня; пожалуй, ему сравнялось двадцать. Он носил короткую темную бороду, густые волосы, как положено, доходили до подбородка. Я видела, как он заправил их за ухо, но одна прядь отказалась повиноваться и упала ему на лицо. Нос у него был длинный, скулы широкие, а кожа оттенком напоминала миндаль. Он был в тунике из грубой ткани и накидке с цицийот [4] ; синие кисточки выдавали человека богобоязненного. Интересно, не из тех ли он фанатичных фарисеев, непреклонных последователей законоучителя Шаммая, которые, как известно,
4
Пучки нитей, выполняющие ритуальную функцию.
Я оглянулась в страхе, не заметила ли мать, что я пялюсь на людей, но все ее внимание было отдано отцовскому приятелю. Крики торговцев на минуту поутихли, и сквозь гомон толпы до меня донесся громкий голос отца: «Тысяча динариев и часть принадлежащих тебе финиковых деревьев». Встреча с приятелем, по всему выходило, оборачивалась самозабвенным торгом.
Девушка закончила сматывать нитки и положила последний клубок на деревянную доску к другим товарам. Сначала я подумала, что она приходится женой тому юноше, но теперь, заметив сходство черт, решила, что они, должно быть, брат и сестра.
Молодой человек словно почувствовал мой пристальный взгляд и оглянулся. Тепло его глаз было почти осязаемым; оно окутало меня вуалью, коснулось плеч, шеи, щек. Мне бы отвернуться, но я не могла. Глаза у него и в самом деле оказались примечательными, но не из-за красоты, хотя они были по-своему прекрасны — широко расставленные и темные, словно самые черные чернила в моем сундуке, — нет, дело было в другом. В них плясали крошечные огоньки, жар которых я ощущала даже с того места, где стояла. Мысли словно дрейфовали по влажной и темной поверхности его зрачков, стремясь быть прочитанными. Я заметила в глазах юноши веселье. И любопытство. И ничем не сдерживаемый интерес. В них не было ни капли презрения к моему богатству, не было никакого осуждения, фарисейского самодовольства. Я видела только великодушие и доброту. И кое-что еще, спрятанное глубже: страдание.
Хоть я и считала себя мастерицей читать по лицам, но тут вдруг засомневалась, правда ли разглядела все это в незнакомце или только приняла желаемое за действительное. Мы слишком долго глазели друг на друга, что выходило за рамки приличий. Наконец юноша слегка улыбнулся, чуть обнажив зубы, затем повернулся к девушке, которую я сочла его сестрой.
— Ана! — раздался оклик матери. Она бросала короткие взгляды то на меня, то на молодого крестьянина. — Тебя зовет отец.
— Что ему надо? — спросила я, хотя уже угадала правду, поняла, зачем мы здесь, кто этот коротышка в пурпурном плаще и какое дело привело нас сюда.
— Отец хочет представить тебя Нафанаилу бен-Ханании, — ответила мать, — а сам Нафанаил желал бы посмотреть на тебя вблизи.
Мои глаза устремились на коротышку, и в груди родился беззвучный крик ужаса: «Мне нашли жениха!»
Меня вновь охватила паника, на этот раз она поднималась волной из самых глубин моего чрева. У меня задрожали руки, потом заходил ходуном подбородок, и я резко обернулась к матери:
— Меня нельзя сватать! Я еще не вошла в возраст!
Она схватила меня за руку и отвела подальше, чтобы мои возражения не достигли слуха Нафанаила бен-Ханании, чтобы он не заметил ужаса у меня на лице.
— Хватит лгать. Шифра нашла твои окровавленные тряпки. Неужели ты думала, что сможешь скрыть это от меня? Я не дура. Но твой
Мне хотелось закричать, закидать ее тяжелыми, словно камни, словами: «Как ты думаешь, где я научилась такому обману? От тебя, матушка, от той, кто прячет в погребе целомудренник и дикую руту».
Я оглядела человека, которого родители выбрали для меня: борода скорее седая, чем черная, под глазами залегли глубокие полукруглые тени, на лице печать усталости, даже горечи. И они хотели отдать меня ему. Лучше бы меня прибрал Господь. Мне придется повиноваться требованиям мужа, вести его дом, терпеть его крепко сбитое тело на своем и рожать ему детей, и никаких тебе перьев и свитков. Эта мысль так взъярила меня, что я крепко сцепила руки на поясе, иначе бы бросилась на мать с кулаками.
— Но он же старик! — промямлила я, выдвинув самый шаткий аргумент из возможных.
— Да, он вдовец, у него две дочери, и он…
— Он хочет сына, — закончила я за нее.
Топчась в самом центре рынка, я не замечала ни собравшуюся вокруг нас толпу, ни солдата, который пытался разогнать ее, ни того, на какое посмешище себя выставляю.
— Могла бы и предупредить, какая судьба меня ждет! — бросила я матери.
— А разве ты сама не предала меня, утаив правду о месячных? Око за око; даже этого достаточно, чтобы не сообщать тебе о помолвке. — Она разгладила плащ и нервно взглянула на отца. — Мы не сказали тебе, потому что не хотели выслушивать твои возражения. Хватит и того, что ты сейчас споришь со мной у всех на виду. — Она сменила тон, решительно прекращая дальнейшие препирательства: — Соберись. Нафанаил ждет. Исполни свой долг, многое поставлено на кон.
Я покосилась на маленького человечка, который издали наблюдал за нами с кислой миной, и дерзко выпятила подбородок, как делала Йолта, когда отец ущемлял ее и без того небольшие свободы:
— Не позволю себя осматривать, словно пасхального агнца.
Мать вздохнула:
— Трудно ожидать, что мужчина пойдет на столь серьезный шаг, не удостоверившись в пригодности невесты. Так заведено.
— А как же я? Мне тоже позволят удостовериться в его пригодности?
— Ох, Ана. — Мать бросила на меня взгляд, в котором чувствовалась усталость оттого, что приходится терпеть мои капризы. — Немногие девушки находят счастье с первого дня супружеской жизни, но это почетный брак. Ты ни в чем не будешь нуждаться.
Но я знала: я буду нуждаться во всем.
Она подала знак Шифре, которая возникла рядом с нами с таким видом, будто собиралась силком тащить меня навстречу судьбе. Рынок сомкнулся вокруг меня, я понимала, что мне некуда идти, негде укрыться. Я же не Иуда, который может взять и улизнуть. Я всего лишь Ана, для которой весь мир — клетка.
Я крепко зажмурилась и взмолилась:
— Пожалуйста, не заставляй меня.
В ответ мать подтолкнула меня в спину. Вой внутри меня стал тише, превратившись в стон.
Я медленно, словно ноги обернулись двумя черепахами, направилась к отцу, позвякивая колокольчиками на сандалиях.
Нафанаил бен-Ханания оказался на голову ниже меня, и я видела, что его раздражает необходимость смотреть на меня снизу вверх. Я поднялась на цыпочки, чтобы стать еще выше.
— Попроси ее назвать свое имя, чтобы я мог услышать ее голос, — сказал он отцу, словно меня там не было.
Я не стала дожидаться приказа отца.
— Ана, дочь Матфея. — Я почти что кричала, словно разговаривала с глухим старцем. Отец будет в ярости, но я не дам этому человеку повода считать, будто я скромница, будто меня легко укротить.