Книга воспоминаний (Часть 1)
Шрифт:
Во внутренней тюрьме Иоффе сидел не один раз, хорошо знал все порядки, и так как всегда, по его словам, выходил сухим из воды, был уверен, что и сейчас отделается легким испугом. Ныне его обвиняли в небольшом мошенничестве, которое могло дать ему большую прибыль: в том, что в каждую бочку сельди, проданной государству, он влил по лишнему ведру воды. При крупной партии сельди это могло составить большую сумму. Иоффе, впрочем, уверял, что обвинение ложное и что воды было влито ровно столько, сколько полагается по рецепту.
В чемоданчике, который ему, в порядке исключения, разрешили взять
– Курите, - сказал он, широким жестом кладя блок папирос на стол, курите, не стесняйтесь. Выкурим - мне следователь еще передаст... И, закрывая чемоданчик, сказал:
– Вот, как прихожу из тюрьмы домой, так сразу заполняю его тем, что мне в тюрьме может понадобиться. Пусть стоит наготове...
Пробыл я на Лубянке недолго, недели две-три. Когда меня вызвали к следователю, я заявил ему, что ГПУ не имеет права вмешиваться во внутрипартийные разногласия и отказался давать показания. На этом мои встречи со следователем закончились, и через некоторое время меня перевели в Бутырскую тюрьму.
Здесь была другая обстановка. Камера огромная, людей много, не койки, а нары, постельного белья нет - спят или на голых досках, или на своем тряпье, под потолком - тусклая лампочка, облепленная пылью и грязью. Воздух - смесь гнилых овощей, пота, человеческих испарений и вони от параши. Меня ввели в камеру ночью, и увидев представшую передо мной картину, я от неожиданности остановился, надзиратель легонько подтолкнул меня в камеру и закрыл за мной дверь. Я продолжал стоять.
Кто-то с нар тихо подозвал меня. Я подошел.
– Пятьдесят восьмая? Оппозиция?
– так же тихо спросил человек.
– Да, - ответил я.
– Садитесь (он подвинулся). Давно арестованы?
– Восьмого января.
Человек подвинулся еще, выделив мне полоску на нарах, чтобы можно было улечься боком, и посоветовал заснуть.
Я лег, но заснуть не мог
Утром, когда обитатели камеры проснулись, я постепенно составил себе представление о них. Большинство в нашей камере составляли растратчики, взяточники, проворовавшиеся и профессиональные уголовники ("урки"), их было немного, но они терроризировали остальных и особенно преследовали политических. Меня они, естественно, встретили враждебно и явно искали случая наброситься. Но мы договорились с моим соседом, сплотили вокруг себя остальных (в том числе и нескольких религиозников, которых тоже особенно преследовали урки) и встретили нападение организованным отпором. После того, как мы их загнали под нары, урки присмирели и к нам больше не приставали. Жаль было среди них только молодых. Помню молодого паренька, почти подростка, сидевшего, подвернув ноги, на нарах и вдруг запевшего слабым, почти детским голоском:
В воскресенье мать-старушка
К воротам тюрьмы пришла
И родному свому сыну
Передачу принесла.
В 1928 году в Бутырской тюрьме на окнах еще не было козырьков. Поэтому оппозиционеры - а они были во всех камерах - связывались друг с другом через окна. Увидеть друзей и знакомых в окнах можно было и
Так в течение двух-трех недель была подготовлена голодовка оппозиционеров, находившихся в Бутырской тюрьме. Мы предъявили такие требования:
Содержать всех политических заключенных отдельно от уголовников;
Улучшить пищу;
Ускорить отправку оппозиционеров в ссылку.
При невыполнении наших требований в течение 3-х дней мы объявляли голодовку.
Текст заявления мы согласовали друг с другом, подали одновременно вечером, на проверке, и передали его на волю. Московская подпольная оппозиционная группа выпустила по этому поводу листовку.
Однако голодовка не состоялась. За день до истечения объявленного нами срока нас поторопились вывести из камер на так называемый вокзал Бутырской тюрьмы, где нас должны были рассортировать по направлениям и местам ссылки.
Каждому из нас объявили решение Особого Совещания: по статье 58 п.10 принудительная ссылка сроком на три года. Затем дали свидание на полчаса. Ко мне, конечно, пришла жена, принесла мне вещи и продукты на дорогу, рассказала, что делается в Москве и сообщила, что меня отправляют в Среднюю Азию.
После этого меня, уже с вещами, вернули на вокзал Бутырской тюрьмы. Здесь уже были все наши, мы встречались и прощались с друзьями по оппозиции, узнавали, кто как "сидел", кто куда выслан. Узнали здесь и о том, кто из наших бывших единомышленников не выдержал нажима и стал "сотрудничать" с чекистами: рассказывать о своих связях, о местах хранения литературы и множительных аппаратов, и т.п. Здесь же на ходу давались поручения тем, кого еще не вызвали на свидание: передать на волю фамилии предателей.
На "вокзале" Бутырок я успел увидеть своих друзей по институту: Ефретова, Бригиса, Я.Кагановича, Мишина и других.
...Началась отправка. Вскоре вызвали меня и со мною еще шесть не знакомых мне оппозиционеров, среди них одна женщина. Нас посадили в машины, привезли на Казанский вокзал и ввели в помещение транспортного отдела ГПУ. Там нас ожидал начальник Главного политического управления ОГПУ Агранов, который, как оказалось, провожал всех, уезжающих в ссылку с этого вокзала.
Агранов обратился к нам со следующей информацией:
– Вы едете в Ташкент. Там явитесь в распоряжение П.П.ОГПУ по Средней Азии, который распределит вас по местам ссылки. Поедете вы в обычном плацкартном вагоне в сопровождении работников ОГПУ. Старшим из них я назначаю такого-то, который несет ответственность за вашу поездку. Ему дано указание обеспечить вам возможность выходить на остановках из вагона, гулять по перрону, делать покупки в ларьках, ходить в буфет и ресторан. Все это при том условии, что вы не будете общаться с пассажирами ни в поезде, ни на платформах, говорить о том, что вы едете в ссылку, устраивать шум и дебоши. В противном случае охрана запретит вам выход из вагона. При нежелании выходить охрана обязана делать для вас необходимые покупки.