Книга воспоминаний
Шрифт:
Сидя за столом в своей комнате на втором этаже, я глядел через окно на крыши соседних домов, отхлебывал чай из ромашки и иногда, рассеянно подтянув к себе белый лист бумаги, записывал несколько фраз, причудливых и, естественно, не продуманных.
С тех пор с Хильдой у нас не было друг от друга никаких секретов, мы остались в доме одни, очень редко выходили на улицу, запущенный сад вокруг нас за лето совсем одичал; иногда мы спали в обнимку, не испытывая от этой близости ни малейшего эротического возбуждения, ей шел тогда уже сороковой год, мне было девятнадцать; я знал, что ее теплое рыхлое тело лишил невинности мой отец и годами пользовался им, как каким-то предметом, а она знала, что держит в своих объятиях повзрослевшее чадо своего любовника, который несколько месяцев назад изнасиловал, убил и изувечил ее племянницу, необычайно красивую хрупкую девочку,
Из моих фраз складывались истории, простенькие, без высоких духовных претензий небольшие рассказы, и пока я ждал, когда медленно остывающий горьковатый чай благотворно расслабит кишечник, эти фразы каким-то образом помогали мне забыть о прошедшей ночи.
Однажды, таким вот утром, когда, спасибо Хильдиным чаям, я благополучно облегчился, хотя сам процесс, как всегда, продолжался долго, требовалась осторожность, ни в коем случае нельзя было торопиться или судорожно выдавливать содержимое, ибо часть его могла остаться во мне, и шелк моего халата и даже кожа за это время впитали в себя едкий дух экскрементов, словом, когда в аромате нашей маленькой ежедневной победы я вышел из туалета в прихожую, она стояла передо мной возбужденная, растрепанная, в разодранной на груди блузке, с обезумевшим взглядом и искусанными в кровь губами; Хильда бросилась на меня, обхватила, вонзилась зубами мне в голую шею и завыла нечеловеческим воем, ибо я никогда не слыхал, чтобы человеческое существо так кричало, откуда-то из самого нутра, протяжно, не прерываясь, при этом ее большое тело бессильно повисло на мне, и я вместе с ней повалился на каменный пол.
Барышня перестала жевать, ее руки в перчатках опустили вилку и нож на тарелку.
Она посмотрела на моего соседа с козлиной бородкой с той же смесью презрения и отвращения, с какой в поезде смотрела на свою расслабившуюся и храпевшую мать, но теперь я не мог не заметить, что ее отвращение и презрение не лишены некоторого кокетства и означают не отторжение, а скорее вызов, и я, с удивлением взглянув на соседа, увидел, что его рот тоже остановился в своем беспрестанном движении и лишь остренькая бородка еще чуть подрагивает от напряжения; дело в том, что высокомерный взгляд барышни вынудил его бегающие, глубоко посаженные глаза успокоиться, и они не только самым неприкрытым образом вперились друг в друга, но попросту стали друг с другом заигрывать.
В то же время достойная пожилая дама наклонилась ко мне и попросила прощения за то, что вынуждена была говорить с советником о такой тяжелой проблеме, за общим завтраком это не пристало, она прекрасно все понимает, и если избавит сейчас меня от излишних подробностей, о которых все остальные за этим столом, увы, уже знают! то я должен поверить, что она сделает это исключительно в моих интересах, потому что не хочет своими тревогами омрачить мое, очевидно, прекрасное утреннее настроение, она пощадит меня! ей хотелось просто предупредить меня, и она очень надеется на мое понимание.
И пока я в ответ заверял ее в полном и безусловном своем понимании и, изображая на лице одну из своих улыбок, благодарил ее за ее исключительную предупредительность, она своей рассусоленной болтовней словно бы украла у меня несколько важных мгновений, после чего мне было довольно трудно вернуться к наблюдению за теми двоими, которые между тем, разумеется, все более откровенно заигрывали друг с другом, и я это чувствовал, мне даже не нужно было бросать на них любопытные взгляды; пока я учтиво выслушивал ее мать, краем глаза я видел девушку, которая с кокетливым отвращением на своем округлом розовощеком лице, буквально гипнотизируя стареющего, но тоже тщеславного мужчину, вновь принялась жевать, но при этом, демонстрируя разительные мимические способности, подражала ему, жуя с дикой жадностью, имитируя ненасытный аппетит, дрожа подбородком, как будто то была ее борода, и это было только начало игры, ибо мужчине, который словно только теперь разглядел красоту девушки, и в голову не пришло обидеться; жевательный рефлекс, казалось, переселился в его глаза, это был взгляд бесстыдного сладострастия, для выражения которого глубоко посаженные, слегка косящие глаза подходят как нельзя лучше, но окончательно покорить девушку ему удалось, когда, посмотрев с неподвижным ртом поверх разоренного стола, он начал жевать аккуратно и сдержанно, почти по-девичьи, и барышня последовала за ним, тоже жевнула несколько раз, и какой бы невероятной ни показалась эта сцена, они жевали, глотали совершенно синхронно, хотя жевать и глотать, в сущности,
Но долго смотреть на них мне не пришлось, потому что поразительные события в зале последовали друг за другом с умопомрачительной быстротой. В стеклянных дверях столовой появился молодой человек, судя уже по одежде, персонаж весьма примечательный; я как раз поднес чашку ко рту, когда симулирующий вялое спокойствие советник, сидевший справа, так нервно и импульсивно дернул локтем, что от его толчка чай едва не выплеснулся на лицо склонившейся ко мне пожилой дамы.
Небрежным движением сорвав с головы мягкую светлую шляпу, молодой человек протянул ее подоспевшему официанту, и из-под нее в золотистом солнечном свете полыхнула копна вьющихся мелкими кольцами светлых волос; вместо пиджака на нем был толстый белый шерстяной свитер и длинный, несколько раз обернутый вокруг шеи и переброшенный через плечо вязанный из той же шерсти шарф – явно не признак хорошего воспитания; он, должно быть, только что вернулся с утренней прогулки, лицо его раскраснелось от ветра, он был весел, несколько нагловат, о чем можно было судить не только по необычному одеянию, но и по манере держаться, упругой походке и открытой улыбке; пока мы с советником взаимно извинялись за неприятный инцидент, он шел по залу к своему месту, кивал, улыбался, посмеиваясь, здоровался с присутствующими, с которыми явно был в превосходных отношениях; размотав свой забавный шарф, он бросил его на спинку стула, и пожилая дама напротив, которая заметила появление стройного молодого человека, очевидно, только по моему восхищенному взгляду, с сияющим лицом повернулась к нему и усеянной перстнями рукой взяла его за запястье.
«Oh, ce cher Gyllenborg! [1] – воскликнула она. – Quelle immense joie de vous voir aujourd’hui! [2] » Он наклонился и поцеловал ей руку, что было одновременно и больше, и меньше, чем просто галантный жест.
Тем временем за спиной у нас уже стоял официант, который шепнул что-то на ухо сидевшему справа от меня советнику, а в проеме стеклянной двери показался владелец отеля и с оторопелым, несколько глуповатым видом уставился в нашу сторону, видимо, ожидая реакции.
1
О, это милый Юлленборг! (фр.)
2
Как приятно вас видеть сегодня! (фр.)
Молодой человек, прежде чем занять свое место, поспешил к восседавшей во главе стола изящной и хрупкой даме, которая откинула голову с зачесанной кверху серебристой короной волос и с наслаждением подставила для поцелуя свой чистый лоб.
«Avez-vous bien dormi, Maman? [3] » – услышали мы.
Советник же в этот момент вышиб из-под себя стул с такой силой, что он опрокинулся бы, не подхвати его стоявший рядом официант, и, забыв о приличиях, опрометью бросился из зала.
3
Хорошо ли вы спали, мама? (фр.)
Его коренастая фигура почти уже скрылась в полумраке гостиной за стеклянной дверью, когда он, видимо, передумав, повернулся, на мгновенье застыл на месте, посмотрел на владельца отеля и, быстро вернувшись в зал, прошептал что-то на ухо пожилой даме, которая была не кто иная, я наконец-то могу это раскрыть, как графиня Штольберг, мать моего приятеля по детским играм, а также барышни в перчатках.
Я знал это с самого начала, но в поезде мне не хотелось себя выдавать, потому что тогда неизбежно речь зашла бы о моем отце, а учитывая случившееся, говорить о нем с ними было бы просто немыслимо.
Наверное, все, кто присутствовали в этот момент в зале, сразу почувствовали, что являются свидетелями не просто чего-то необычного, а какого-то очень тяжелого происшествия.
Наступила тишина.
Молодой человек все еще стоял рядом с матерью.
Обе дамы медленно поднялись и вместе с советником поспешили из зала.
Все мы сидели молча, не решаясь пошевелиться, иногда раздавался какой-то тихий звон.
И владелец отеля дрожащим от волнения голосом объявил присутствующим, что граф Штольберг скончался.