Книги крови III—IV: Исповедь савана
Шрифт:
— Эх, хорошо, — провозгласил Брендан, словно только что вышел из бодрящего душа. Его разгоряченное лицо блестело от пота, он улыбался во весь рот. — Дайка мне водочки, Хмырь.
— Все, больше нету, — заплетающимся языком ответил тот, в доказательство своих слов переворачивая бутылку. — Там и был-то от силы глоток.
— Врешь, — сказал Брендан, не переставая ухмыляться.
— Ну а если и вру? — отозвался Хмырь и отшвырнул пустую бутылку в сторону. Послышался звон разбитого стекла. — Помоги мне встать, — попросил он Брендана.
Брендан, пребывая все в том же прекрасном расположении духа, помог товарищу подняться на ноги. Рыжий уже двинулся к выходу из туннеля; дружки гуськом потянулись за ним.
— Эй, Карни, — через плечо
— Угу.
— Что, хочешь поцеловать этого козла на прощание? — предположил Брендан.
Хмырь так и покатился со смеху. Карни не ответил. Он поднялся, не сводя глаз с неподвижной фигуры, мешком лежавшей на земле: не мелькнет ли на лице Поупа проблеск сознания? Однако старик не подавал признаков жизни. Карни воровато оглянулся на своих товарищей: все трое шагали вперед и на него не смотрели. Он поспешно сунул в карман шнур с узлами. На это ушли считанные секунды. Как только веревка была надежно припрятана, Карни охватило ликование, совершенно не вяжущееся со скромной добычей. Он уже предвкушал долгие часы удовольствия, проведенные над этими узлами. Можно будет на время забыть о бедах, о сосущей пустоте в душе, о бездарном лете и безрадостной зиме, что ждала впереди; забыть о старике, неподвижно лежащем в нескольких ярдах от того места, где он сейчас стоял.
— Карни! — окликнул его Хмырь.
Карни развернулся и зашагал прочь от тела и от кучки пожиток. До выхода из туннеля оставалась пара шагов, когда старик у него за спиной пробормотал что-то в бреду. Слов было не разобрать, однако по какой-то прихоти акустики своды туннеля многократно усилили его бормотание. Голос Поупа отразился от стен, эхом раскатился в замкнутом пространстве и отразился снова, наполнив каменную трубу шепчущими отзвуками.
Только поздно ночью, в одиночестве своей спальни, под всхлипы матери, плачущей во сне за стеной, Карни смог спокойно рассмотреть новое приобретение. Рыжему с приятелями он не сказал о том, что стащил веревку: за такую ничтожную мелочь они засмеяли бы его. К тому же эти узлы бросали Карни вызов, который он намеревался принять — и, вероятно, потерпеть поражение — без свидетелей.
После непродолжительных препирательств с самим собой он остановил выбор на одном из узлов и приступил к делу. Почти сразу же он потерял счет времени: задача захватила его целиком. Незаметно проходили часы, а он все ломал голову над переплетением, пытаясь отыскать ключ к скрытой закономерности в способе вязки узла. На ум ничего не приходило. Логика конфигураций — если она существовала — полностью от него ускользала. Единственное, что ему оставалось, — это попытаться решить проблему методом проб и ошибок. Уже занимался рассвет, когда Карни наконец выпустил веревку и решил заснуть хотя бы на несколько часов. За ночь ему удалось лишь чуть-чуть ослабить узел.
В последующие несколько дней задача превратилась в навязчивую идею, неотступное наваждение. Карни возвращался к ней при малейшей возможности; в любую свободную минуту он снова и снова принимался теребить узел онемевшими пальцами. Головоломка захватила его так, как не захватывало почти ничто в его взрослой жизни; пытаясь развязать неподатливый узел, он становился слеп и глух для окружающего мира. Ночью при свете лампы в своей комнате или днем в парке он почти физически ощущал, что его затягивает в замысловато переплетенное сердце узла, а его сознание фокусируется и превращается в острие, способное проникнуть туда, куда не попадал далее свет. Однако, несмотря на упорство Карни, распутывание продвигалось крайне медленно. У большинства узлов, с которыми ему доводилось сталкиваться, требовалось найти одно уязвимое место — и они немедленно развязывались; но эта конструкция была такой искусной, что если один ее конец хоть на йоту поддавался, другой тут же затягивался еще больше. В конце концов он понял: секрет в том, чтобы равномерно развязывать узел со всех сторон. Надо самую чуточку
За все время он ни разу не виделся с Рыжим, Бренданом и Хмырем Молчание приятелей наводило на мысль, что разлука с Карни печалит их столь же мало, как и его самого. Поэтому он удивился, когда в пятницу вечером у него объявился Хмырь. Тот пришел с предложением. Они с Бренданом присмотрели богатый дом, который просто грех не обчистить, и предлагали Карни постоять на стреме. В прошлом ему дважды доводилось исполнять эту роль. Оба раза они совершали аккуратные кражи со взломом, подобные той, что намечалась сейчас. Первая принесла им немного дорогих побрякушек, и они сумели их выгодно толкнуть; вторая — несколько сотен фунтов чистоганом.
Однако на новое дело предстояло идти без Рыжего. В последнее время тот ухлестывал за Анелизой, и девушка, по словам Хмыря, заставила своего кавалера пообещать, что он не станет размениваться на мелкие кражи, а прибережет свой талант для чего-то более серьезного. Карни понимал, что Хмырю — да и Брендану тоже — не терпелось продемонстрировать собственную воровскую сноровку в отсутствие Рыжего. Приглянувшийся им дом был, по утверждению Хмыря, легкой добычей. Глупо ее упускать. Карни рассеянно кивал радужным планам Хмыря, а мысли его занимали совершенно иные материи. Когда Хмырь наконец замолчал, Карни согласился пойти на дело — не ради денег, а потому, что согласие позволяло ему без промедления вернуться к заветному узлу.
В тот же вечер, уже ближе к ночи, Хмырь предложил, встретиться и осмотреться на месте предполагаемого дела. Расположение дома определенно внушало мысли о легкой добыче. Карни нередко ходил по мосту, где Хорнси-лейн поднимался над Арчвей-роуд, но никогда не замечал крутой тропки — местами состоящей из ступенек, местами обычной ровной дорожки, — что вела от края моста к дороге под ним. Она была такая узкая, что не заметить ее оказалось легче легкого; к тому же тропинка безбожно петляла, и на всем ее протяжении имелся единственный фонарь, ничего толком не освещавший и терявшийся в гуще деревьев из ближних садов. Именно сады — через забор можно без труда перебраться или выломать из него доску — открывали идеальный подступ к домам. По этой потайной тропинке любой вор мог прийти и уйти безнаказанно, не замеченный пешеходами как сверху, так и снизу Требовалось лишь поставить кого-то на стреме на случай, если какому-нибудь прохожему взбредет в голову воспользоваться той же дорожкой. Вот для чего понадобился Карни.
Следующая ночь выдалась как по заказу. Прохладная, но не холодная, пасмурная, но без дождя. Они встретились на Хайгейт-хилл у ворот церкви Страстей Господних, а оттуда двинулись на Арчвей-роуд. Брендан утверждал, что если они спустятся к тропке сверху, то привлекут к себе больше внимания. На Хорнси-лейн легче было нарваться на полицейский патруль, потому что мост точно магнитом притягивал к себе тех, кто желал свести счеты с жизнью. Для этого место подходило как нельзя лучше: если незадачливый самоубийца после падения с высоты в восемьдесят футов оставался жив, то ему гарантировали смерть многотонные фуры, с грохотом несшиеся по Арчвей-роуд к югу.
Брендан пребывал на седьмом небе от счастья, довольный тем, что командует другими, а не играет вторую скрипку при Рыжем. Всю дорогу он болтал не умолкая — в основном о женщинах. Карни уступил Хмырю честь шагать рядом с Бренданом, а сам держался в нескольких шагах позади, не вынимая руки из кармана куртки, где его ждали узлы. Его глаза, измученные множеством бессонных ночей, в последние часы начали разыгрывать с ним странные шутки. Время от времени ему казалось, что узел движется у него в руке, будто хочет развязаться изнутри. Даже сейчас, когда они приближались к заветной тропке, Карни чудилось, что шнур ерзает у него в ладони.