Книжный на левом берегу Сены

Мейер Керри

— Не вздумай ревновать, Сильвия, ch'erie. Ты ведь знаешь, как я люблю твою petit corps^[70]. И при всем при том мадам Джойс терпеть не может книг. Вот тебе еще одна странность, какая-то корявость в нем. Как человек литературы, писатель такого уровня, может быть женат на женщине, которая не прочла ни строчки его произведений?

— Не все желают иметь то общее, что есть у нас с тобой, — заметила Сильвия.

Адриенна перевернулась на четвереньках и, словно кошка, подалась к Сильвии, нависая над ней в сантиметрах от ее лица. Понизив

голос, она сказала:

— А вроде Иисуса он потому, что жаждет собственных апостолов. Ты вспомни, как он упивался, когда за столом ловили каждое его слово.

В этом Адриенна попала в самую точку, только вот Сильвии уже расхотелось разговаривать; она желала только одного — чтобы разгоравшийся между ними жар изгнал из головы ее любовницы мысли о формах всех других женщин на свете. Сильвия приложила ладони к грудям Адриенны, таким пышным, в отличие от ее собственных, и через ткань блузки нежно погладила подушечками пальцев ее соски. Адриенна закрыла глаза и поцеловала ее крепко и испытующе, тесно прижимая свои бедра к ее. Теперь они были одни во всем мире.

Глава 7

Ты не представляешь, Сильвия, какой это был ужас, самый настоящий ужас. По всему Нью-Йорку хаос, кругом неразбериха и паника, люди бегут кто куда, толкая перед собой детские коляски, прижимая к себе детей, выкрикивая имена своих жен и матерей. Кто-то неизвестно зачем ринулся в самое пекло опасности — уму непостижимо. А ведь еще за секунды ничто не предвещало кошмара, стоял такой ясный, бодрящий сентябрьский денек.

И хотя взрыв произошел на Уолл-стрит в даунтауне ^[71] , грохот долетел даже до Юнион-сквер, где была я. Газеты строят предположения, что это дело анархистов, но точно никто ничего не знает. Если и так, то, говоря по правде, разве можно их винить? Они в основном иммигранты, а на иммигрантов и так вешают собак, хотя виновны они не больше, чем те людишки наверху, которые им никак не помогают и преотлично делают их козлами отпущения, а сами как ни в чем не бывало жируют в Уолдорфе, как будто нет реальных проблем, требующих решений, — тут-то и помогли бы их деньги. Остается лишь надеяться, что теракт привлечет все же внимание кого-нибудь важного, кто может положить конец раздорам в городе…

Письмо Карлотты страшно взволновало Сильвию. Несколько недель назад она уже читала в газетах о сентябрьском взрыве и тогда еще поразилась, что ее первой реакцией была сильнейшая тоска по родине, что где-то в глубине души она желала оказаться рядом со своими американскими друзьями, пока они оправлялись от ужаса и неприглядности этого вопиющего факта насилия. Ей не хотелось отягощать французских друзей своими переживаниями, ведь что такое тридцать восемь оборванных в Нью-Йорке жизней в сравнении с миллионами жертв, которые понесла за годы войны Франция? К тому же Нью-Йорк находился на таком огромном расстоянии от улицы Дюпюитрена, 8, что ее горестные мысли со временем рассеялись.

Теперь же, когда она читала размышления своей подруги, чьи убеждения и политические взгляды были так близки к

ее собственным, то вновь ощутила, что теракт коснулся ее лично. Опять же, письмо Карлотты вызывало то же чувство несправедливости, что и конфискация выпусков «Литтл ревью», то же, что жгло ее в молодости, когда кипела борьба за права женщин, — не потому ли, что с начала 1920 года подобные жалобы высказывали в письмах к ней ее родные и друзья, а сейчас она своими ушами слышала их из уст приходивших в «Шекспира и компанию» американских эмигрантов? И со временем она начала узнавать в их недовольстве отголоски и предвестия все той же темы.

Теперь Сильвию точила беспокойная потребность что-нибудь сделать, восстать против властвующих в Америке косности и цензуры. Запреты, самнеровские блюстители нравственности, ксенофобия по отношению к иммигрантам, подавление анархии и прочих «заграничных» идей — во всем этом Сильвии виделась часть общей беды, поразившей Америку. «Проблемным» писателям вроде Паунда не оставалось иного выхода, кроме как бежать из страны. «Америка нынче чертовски хреновое место для занятий истинным искусством», — так он выразился.

Но чем она может помочь из Парижа? Она распространяет запрещенные выпуски провокационных журналов вроде «Литтл ревью», если, конечно, они доходят до нее в целости и невредимости. Но это лишь начало, и наверняка она способна на большее.

— Почему бы тебе самой не написать что-нибудь? — предлагала ей Адриенна.

— Не думаю, что смогу сказать что-то новое или более убедительное, чем все то, что уже высказали Маргарет Андерсон, и Эзра, и Ларбо, и Спир. А я хочу что-то делать.

Действие — вот чем ей удавалось приносить пользу: когда она ходила по домам с агитацией, когда раздавала одеяла, когда пахала землю.

— Чем больше людей поднимают свой голос против несправедливости, тем больше пользы для дела. В подобных случаях чем больше, тем лучше. И ты, я уверена, сумеешь сказать свое слово. Ты — это ты, а не Паунд и не Спир.

Вера Адриенны в ее способности наполняла Сильвию одновременно и гордостью, и страхом. Адриенна сама сочиняла эссе и стихи; прекрасно написанные, ее работы всегда встречали хороший прием. И кроме того, она публиковала в своих «Записках» произведения малых форм авторства ее приятелей. Она частенько оставляла свой «Ля мезон» на попечение помощницы, а сама проводила многие часы за книгами и печатной машинкой: писала эссе, в которых выступала за равноправие женщин в старшей школе, или рецензии на вышедшие в свет романы. Чтобы поспевать и там, и тут, требовалось постоянно держать баланс, чего Сильвия себе никак не желала. Ей больше нравилось день-деньской проводить в лавке среди книг и книжных людей. Но ей не хотелось показывать Адриенне, что она не одобряет ее выбор.

— Знаю, — проговорила Сильвия медленно и осторожно, — как знаю, что ты могла бы написать о том самое убедительное эссе, тут уж я уверена. А меня… ну, не привлекает идея писать на эту тему самой. А вот улучшить положение вещей — да… вот чего я очень хочу.

Адриенна одарила ее долгим взглядом, заставив Сильвию задуматься, уж не сравнивает ли подруга ее с Сюзанной. Впрочем, Сюзанна тоже не баловалась писательством. Разве Адриенна из-за того огорчалась?

Наконец, она дотронулась до руки Сильвии и крепко ее сжала.