"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19

Дворецкая Елизавета Алексеевна

Она скользнула в дверь избы, та скрипнула, закрываясь, и все стихло.

– Уся типеря… – старательно повторил Торлейв себе под нос.

Глава 6

В последующие дни Торлейв еще не раз видел Дединку: она подавала на стол в гриднице, проходила по двору, занятая какими-то делами по хозяйству. Но заговаривать с ней он не пытался; встречаясь взглядами будто случайно, они слегка кивали друг другу и отворачивались. Торлейва тянуло подойти, взглянуть ей в глаза – даже это простое дело теперь обещало ему всплеск радости, – да хотя бы вслед посмотреть, но он сдерживал эти порывы. Наутро после посиделок, когда случилась драка с кобылой, он, обдумав дело, понял, что Дединка права: водиться им не следует, это грозит бесчестьем им обоим. Про девку будут думать, что богатый

киевский посланец склонил ее на блуд – все видели, как он ей шеляг предлагал. Тогда не взяла, а в другой раз, может, и взяла. Но и для него мало чести в том, чтобы у всех на глазах гулять с девкой неведомого рода, заложницей, мало что не рабыней. То, что челядинка привела его на посиделки, уже могло дать повод к насмешкам. Для вечера Куромолья у него есть оправдание: Рагнора велела Дединке его пригласить, и вина падает на воеводскую дочь. Прибыслава и Ведома назавтра вдвоем перед ним слегка повинились, мол, недосмотрели, должны были приказать своим дочерям его привести, а не перекладывать на девку – оковскую таль. Но если Торлейв и дальше будет длить это знакомство, скажут, что киевский-де боярин себя не блюдет, челядинку в пару нашел… Хозяева Свинческа обидятся на столь явное пренебрежение их дочерьми, решат, что он затем и прибыл, чтобы им обиды чинить. А взабыль всего-то и дела: почему-то его тянуло смеяться каждый раз, как он видел это диво – ее глаза на одной высоте со своими… Тайком прислушиваясь к ее разговорам с другими челядинками, беззвучно повторял за ней: чилавэк, поработаимси, махоточка – так она называла маленький горшок, – няльзи, коровятина, убоина, свежанина, ей нету здесь… Зная четыре языка, Торлейву не стоило бы дивиться говору лесных родов, но голос Дединки для него имел такую прелесть, что она переходила и на сами слова.

Скучать в одиночестве Торлейву и без Дединки не давали. За несколько дней местные бояре к нему пригляделись, а к тому же драка на посиделках его прославила, и в следующие дни его все время звали куда-то в гости: и в Свинческ, и в ближайших окрестностях. Иные, не любившие Киев и его князей, косились на их посланца, но были и другие – те, кто признавал силу Киева и хотел быть с ним в дружбе. Несколько раз его приглашали к себе Равдан с Ведомой, и Рагнора присутствовала, прислуживала ему за столом, но при этом ее красивое личико с бойкими глазами принимало выражение поддельной, нарочитой угодливости, ясно давая понять, что к этому вниманию ее принуждают. Торлейв только улыбался: вздумай он взабыль сватать ее за себя, это его задело бы, а так – зря старается. Приглядевшись к обеим знатным девам, он не мог вообразить своей женой ни Рагнору, ни Остромиру, и намеревался вскоре уже сообщить, зачем его прислали. Но не спешил. В разговорах с мужчинами он расписывал воинскую славу и удачу Святослава, его надежды на богатую хазарскую добычу и надеялся склонить смолян к будущему походу. Так и куда торопиться, думал он, краем глаза провожая проходящую через княжий двор оковскую заложницу, идущую к погребу или хлеву.

Завел Торлейв приятелей и среди молодежи: Жданей свел его с молодцами, Солонец – с отроками, и ему всегда было с кем провести время. Вечерами Торлейв раза два ходил с Солонцом на девичьи посиделки, но Дединку видел только издали и старался не показать, что взгляд его тянется к ней. Сам не понимал, что его, выросшего среди красивых женщин, знакомого с княгиней Эльгой и королевой Адельхайд, так влечет к Долговязой Пятнице с ее узким, скуластым, вовсе не красивым лицом и заурядной темно-русой косой. Но велика ли важность в лице – вся эта девушка казалась ему цельным сосудом чего-то необычайного, что волновало, дразнило любопытство.

Однажды, дней через десять после Куромолья, Торлейв вышел из гридницы уже в темноте, в последний раз перед сном. На дворе парил легкий мелкий снег, напоминая, что настоящая зима не за горами, от луны, что так ярко светила по пути на первые посиделки, остался тонкий серпик, сточенный о плотные тучи. На обратном пути, подходя к гриднице, Торлейв заметил, как что-то шевельнулось в непроглядной тени под стеной, куда не доставал свет месяца. Остановился и обернулся, подобравшись, вгляделся, готовый ко всему. Он помнил, что Унезор имеет причины таить на него злобу, и не ждал, что тот так легко смирится с поражением и позором. Они встречались в гриднице каждый день, и хотя Унезор близко к нему не подходил, его недружелюбные взгляды не давали забыть о столкновении

на посиделках.

– Торлав… – шепнул голос из тьмы.

Этот голос Торлейв сразу узнал и сам удивился сильной вспышке радости в груди.

– Хабиби, где ты? – позвал от двери бдительный Агнер.

– Я здесь, все хорошо, – ответил ему Торлейв и шагнул к углу.

Там стояла Дединка, закутанная в большой платок и без кожуха, будто выскочила случайно. Разглядев это, Торлейв без разговоров обнял ее, распахнул свой кожух и прижал к груди, делясь своим теплом. Она слегка вздрогнула, но не стала противиться. Ее щека оказалась почти прижата к его щеке, и он снова усмехнулся про себя этому непривычному объятию с девушкой одного с собой роста. Не проходило впечатление, что эта девушка – какая-то особенная и эта ее особенность заставляет его и радоваться ей, и трепетать от волнения.

– Послушай, я тебе сказать хотела, – зашептала Дединка. Ее теплое дыхание касалось щеки Торлейва, и это отвлекало, мешало сосредоточиться на смысле слов. – В тот раз Унезор не сам придумал дохлой кобылой нарядиться. Его Орча подучила, воеводская дочка. Я вызнала понемногу, девки и отроки младшие кое-что знают. Она сказала, мол, киянин везде с тремя бережатыми ходит, даже в нужной чулан… и это, я вижу, правда! – прервав сама себя, Дединка засмеялась, и Торлейв обнял ее крепче, возбужденный этим смехом, отдававшимся трепетом в теле. – Посмотрим, сказала, как он покажется, коли придется самому за себя постоять. Хотели тебя кобылой забодать, а ты их сам у порога встретил…

– Они меня совсем не знают, – шепнул он в ответ, тоже смеясь, потому что смеялась она. – Думают, у нас в Киеве таких обалдуев нет. Видели б они Игморову братию – а я-то с ней вырос. Ну да леший с ним, пусть он со своей кобылой целуется…

– Они потом тебя подстеречь хотели, Унезор и еще кое-кто и гридей. Да Орча догадалась: вышла и сам прогнала их, сказала, вам на посиделки нельзя, начнут разбираться, как вы забрели сюда, еще на меня укажут. На Орчу то есть. Они и убрались. Унезор ее-то слушается. Но ты берегись. Он ведь так не оставит. Киевского посла они в открытую-то задевать не смеют, им от воеводы нагорит, а как бы пакость какую не затеяли. Орча тебя не залюбила, а Унезор для Орчи хоть в огонь кинется, лишь бы ее заполучить.

– Пусть сам бережется. Ты лучше скажи – я могу тебе чем-нибудь пособить? Почему ты здесь в тали живешь? Может, выкуп…

– Нет, нет! – Дединка высвободила одну руку и поднесла к его рту, желая помешать говорить. – Не поминай об этом ни князю, ни воеводе. Они не станут с тобой об этих делах говорить, да как бы хуже не было… Пусти, пора мне, а то хватятся. Я еле выбралась, уж который день ищу, чтоб с тобой словом перемолвиться…

– Так и я…

Торлейв подался вперед – ее дышащие теплом губы были так близко. Но он едва сумел их коснуться – а может, и не сумел, только ощутил их горячую близость, как Дединка вывернулась из его рук и побежала прочь, к девичьей избе. Он смотрел ей вслед, не замечая холода зимнего вечера и снега на волосах. Это стремительное свидание ему как будто померещилось; он был полон ощущением ее тела в объятиях, радостью, что она хотела о чем-то его предупредить, беспокоилась о нем – и почти не помнил сути разговора.

«Веселые» посиделки, куда можно прийти парням, бывают только в пятницу. Через несколько дней Солонец с приятелями зашел за Торлейвом, приглашая присоединиться, но тот отказался. В тесной избе остроглазые девки приметят, но кого его тянет смотреть, а если пойдет слух о его неравнодушии к Долговязой Пятнице, не было бы беды. К нему-то поди подступись, а она куда менее защищена от любой пакости. Безопаснее будет выказывать полное равнодушие. Даже когда еще через несколько дней Рагнора, побуждаемая матерью, пригласила его прийти, он отказался: дескать, стар я уже для этих забав.

– Да неужели тебе с нами не весело? – Рагнора лукаво взглянула на него. – Или у вас в Киеве девки лучше поют? Или может, – она коротко засмеялась, – опасаешься, что снова кобыла в избу влезет?

– Если у той кобылы, – Торлейв повернул голову и прямо взглянул на Унезора, что из другого конца гридницы наблюдал за ними, – есть дело до меня, то пусть приходит и объявит, под горшком не прячется. А девок даром пугать – много удали не надо.

Рагнора фыркнула и ушла: дескать, нам и без вас весело. Все видели, что она пыталась уговорить киевского гостя, и если он пренебрегает здешними девами, то не их вина.