"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19

Дворецкая Елизавета Алексеевна

– Я и сейчас не сказал, что собираюсь. Тебе надо бегать не за мной, а за своей удачей, чтобы сделаться ровней самой девушке. Тогда и поговорим о поединке, если найдем, что делить.

Эти слова Торлейв произнес мягко, почти по-дружески. Не имея охоты заводить лишних врагов, он не видел удовольствия в том, чтобы дразнить и принижать Унезора. Но поединок между ними был как невозможным – они слишком неравны по положению, – так и бессмысленным: между Унезором и Рагнорой стоял не только Торлейв. Задача перед Торлейвом оказалась хитрая: не брать невыполнимых обещаний и ни с кем не поссориться. Равдан хочет отослать дочь в Киев – в этом его желание совпадало с намерением Торлейва, который за ней и приехал. Брать ее за себя он, однако, не собирался, и был бы не прочь намекнуть на это Унезору, чтобы не наживать врага на пустом месте. При этом Унезору

полезна боязнь потерять девушку: эта страсть вернее прочего пошлет его в поход, а за ним и еще многих отроков смолянских. Но Торлейву не следовало раскрывать свои намерения, пока их не раскроют Станибор и Равдан. Времени на раздумья еще хватало, но приходилось следить за каждым своим словом.

После полнолуния в Куромолье месяц уже обновился и снова наполовину вырос. Снег шел часто и уже не таял; Днепр не замерз, но по берегу установился санный путь. Несколько раз Станибор или Равдан устраивали лов и звали с собой Торлейва; он был рад случаю выбраться за пределы Свинческа, отдохнуть от дыма очага, подышать свежим холодным воздухом и размяться. Глядя, как смоляне разъезжают на санях – кто в лес, кто в поля за сеном, кто еще по какой надобности, – он подумывал о дороге назад в Киев. Собираться было рано: ни одно из его дел еще не решилось, пока шли только разговоры, не приводившие к договоренностям. Впереди был Йоль, когда Станибор будет приносить жертвы, и это лучший срок в году для заключения прочных договоров, скрепленных клятвами. Торлейв надеялся получить от Станибора и Равдана клятвы насчет участия в походе на Дон. Они же в свой черед надеялись получить кое-что от него, но здесь ясность еще не наступила.

– Эти люди не просто так пытаются женить тебя на какой-нибудь из своих дочерей, – говорил Торлейву Агнер после его бесед с князем. – Не потому, что ты им так полюбился. У них есть некие цели, ради которых ты им нужен.

– Не то чтобы я, а ближайший родич Святослава.

– Чего именно они от тебя хотят, ты понял? – спросил Илисар.

– Да я аж ночью плохо спал, как понял, – проворчал Торлейв, глянув на княжеское сидение.

Было утро, и еще в сумерках, пока гриди сидели за столами, перед гридницей стали собираться жители Свинческа и окрестностей, имевшие до князя какое-нибудь дело. Станибор был занят с ними, а Торлейв со своими бережатыми, сидя на помосте поодаль, наблюдал. Гриди, поев, ушли во двор упражняться, и Торлейв собрался присоединиться к ним, чтобы за время этого гостевания не растерять все навыки, но мысли его все время возвращались к разговору со Станибором.

– Как бы не пытались они меня к измене склонить, – совсем тихо сказал он Агнеру. – Святослав хочет идти на Дон, а они не хотят. Им эта война не нужна, они и так свои шеляги получают. Война нарушит все пути торговые, потом их Святослав в руки заберет, и они вот так, запросто, уже с Саркелом торговать не будут, здесь княжьи люди сядут. Хочешь торговать – Святославу плати. Хотят, чтобы я их руку держал и тому походу помешал. Узнай об этом Святослав – будет у него уже два брата в изгнании. И это еще если мне повезет. Они оттого и намекали, что не выдадут – понимают, что под топор меня подставляют.

– А ты намерен увезти у них девушку, то есть получить заложницу. Они надеются, что она будет твоей женой, а ты – их родичем. Ты умно делаешь, что молчишь. Пусть они как можно больше раскрывают свои цели и как можно меньше знают о твоих, пока ты не разобрался в деле и не решил, как поступить.

– Я того и хочу. Да только их двое, да бояре у них, родичи-старики, а я один… Правда, они не знают, что ты, аами [814] , стоишь пятерых. – Торлейв слегка толкнул Агнера в плечо. – Они думают, что раз я молод, им будет легко меня провести…

814

Аами (арабск.) – мой дядя.

– Делай вид, что это им удается. Что ты только и мечтаешь об этих девах, и пусть они думают, что у них на тебя есть управа.

– Я стараюсь.

Торлейв подавил вздох, глядя, как Дединка соскабливает тупым ножом пятна пролитого воска со столов, среди других служанок прибираясь в гриднице. На него она не глядела, да и он старался придать лицу рассеянное выражение, будто смотрит на рослую челядинку, думая о своем. Иной раз им удавалось обменяться парой слов, и от звука ее низковатого голоса у него

щекотало внутри. Дивное дело: разглядев ее как следует, он вовсе не считал ее красивой, но почему-то когда она появлялась, в гриднице как будто светлело. Говорить наедине им больше случая не выпадало, да и откуда ему взяться? Торлейв мог бы снова подстеречь ее во дворе, когда стемнеет, но не был уверен, что она захочет свидания за углом поварни. Шелягов она не возьмет, а больше ему и нечего ей предложить. Будь она рабыней – он мог бы ее купить и забрать с собой, но свободная девушка, живущая в заложницах, для такого недоступна, и было бы нечестно ее позорить. «Да и уот!», как сказала бы она сама.

Зато Рагнора и Остромира теперь так и вились вокруг Торлейва. Четыре дня подряд шли рабочие посиделки, когда девушки приходили в обычной одежде и усердно пряли, а на пятый – веселые посиделки, когда одевались получше и приглашали парней. Парни приносили гусли, рожки, развлекали девок игрой и пением, а потом и плясками. Торлейв ходил туда вместе с Солонцом и другими парнями. Но если Остромира и впрямь была рада его обществу, то в оживлении Рагноры ему виделось нечто насильственное. Ее губы улыбались ему, а глаза говорили: ненавижу тебя. У этой девушки тоже имелась тайна, и порой Торлейв вздыхал про себя: не много ли загадок на него одного? Сидел бы сейчас в Киеве…

Вечера были мрачными, и по дороге на посиделки приходилось пробираться сквозь густую тьму. Однажды к ночи зимнее небо сменило уныние на открытую досаду: шел густой мокрый снег, резкий ветер бросал холодную кашу в лицо. На посиделки народу собралось мало, не всем захотелось вылезать из-под своей кровли. Торлейв остался бы в гриднице, но увидел, как Дединка, одетая в овчинный кожух и закутанная в большой шерстяной платок, выходит вместе с Остромирой – сам себе удивляясь, встал и потянулся за своим кожухом.

Войдя в избу-беседу, каждый долго отряхивался, отирал холодные мокрые хлопья с лица, жаловался на непогоду, пробирался к печи – погреться. Огней зажгли мало, горели только лучины, вставленные в щели печи. Гул ветра над крышей пугал – будто озверевшая от тьмы Баба-Яга скачет по крышам в своей ступе и скалит голодные зубы, – на песни и пляски не тянуло.

– Дединка, а расскажи ты про Кощея, – попросили девушки.

Торлейв в удивлении взглянул в ту сторону. Он уже не раз слышал здесь предание о Ведоме и Прияне в Кощеевом Подземье, но при чем тут Дединка?

– Да уже сколько раз рассказывала, – отговаривалась та.

– Ну, расскажи еще! Вон, Торлейв не слышал… – Ольва кивнула на гостя.

– Ему предания чащоб наших не так уж любопытны. – Дединка со скромным видом покосилась на Торлейва. – У них в Киевах волоты из могил выходят и мечи золотые выносят, прямо в руки дают…

– Нет, отчего же? – Торлейв улыбнулся. – Расскажи, послушаем. Не один же наш волот был на свете.

– Йесь в наших краях, между Окой и Жиздрой, некое урочище, – начала Дединка, и видно было, что своей гладкой речью она повторяет то, что сама много раз слышала с детства. – При дедах и прадедах был там город, и звался он Кудояром. На скале высокой стоял он, и были у него валы могучие, стены крепкие. Рассказывали старые люди, будто жил там сам князь Вятко, кто нашему племени начало положил. Была у него дочь-красавица, Любушка, и раз увидал ее сам Кощей. Приходит к старику и говорит: отдай мене дочь в жены. Тот не хочет Кощею отдавать, а куда денешься? Говорит: построй мене за одну ночь терем каменный, тогда отдам. Принялся Кощей строить. Как засвистит по-змеиному, зарычит по-звериному, слетелись к нему со всех сторон куды, синцы да игрецы, навцы да мрецы, принялись по небу камни таскать – из-за тридевяти земель. Таскают, один на другой кладут, стены возводят. Целую гору уже навалили. Видит Любушка, беда: до рассвета далеко, а терем уже почти до неба. Побежала она к курам, зажгла лучину да петуху и сунула под самый клюв. Он проснулся, видит – свет, думает, утро настало. Как закричит! Эх, Кощей говорит, не успел! Грохнул со зла кулаком по горе, что его чудища натаскали, – только камни во все стороны брызнули. Так они и сейчас лежат. А Любушка от того удара под землю провалилась. Осталась там пещера, и говорят, если на закате прийти и послушать, то слышно, как Любушка в Подземье Кощеевом плачет-заливается. Если невеста умирает молодой, говорят, ее Любушка в свою дружину забрала, чтобы одной не скучно было, и таких невест уже много у нее. Есть там камень, а в нем чаша вырезана, и в ней всегда вода собирается – это, люди говорят, Любушкины слезы.