Княгиня Ольга
Шрифт:
Это зеркало Святослав помнил с детства…
У Тина в руках было три пучка молний — предостережения людям он посылал этими молниями, потом, если они продолжали гневить его, он советовался с другими 12 богами и, только получив их разрешение, посылал молнии карающие…
— Как у вас на Руси, — говорил Порсенна, — совет князей.
Этруску вытесали гроб из известняковой глыбы и положили с ним зеркало…
Святослав долго держал его прежде в руках. Голос учителя слышался ему и сейчас: «Никогда не карай без предупреждения!»
Вот Святослав даже и врагов своих извещал: «Иду на вы»…
В маленькой
Святослав в детстве звал его Апа — по–этрусски Папа… Отец… Когда Порсенна находил слово, звучавшее близко этрусскому языку, он радовался как ребенок, и это Святослава забавляло. «Жива» у этрусков означало смерть… Это сейчас вспомнил Святослав: — Жива… Апа…
«Этруски называли себя Расна, — кричал Порсенна и хлопал в ладоши, к радости мальчика, — а Расна — это есть Русь…»
Неожиданно для самого себя Святослав, прежде чем положить Порсенне зеркало, прижал его к губам, вспомнив как говорил старик: «Мой мальчик, никогда не позволяй глумиться над родными богами»…
Вход в пещерку заложили огромными известняковыми глыбами и замуровали.
Княгиня не смогла его проводить… Она заболела тяжело сразу после того, как услышала о смерти Порсенны.
У нее был сильный жар, и ей чудились все несчастья, какие могли случиться со Святославом, Малушей, Мариной, детьми… Малуша была при ней неотлучно, и едва княгиня открывала глаза, она видела склоненное лицо ее и полные тревоги глаза. И нянька была рядом, сменяла повязки на лбу, намачивая их в каких-то травяных настоях.
Как-то у Ольги мелькнуло: «А где же Валег?»
Но спросить не было сил… Она вспоминала свою беседу с Анозой–Фаридом, вспомнила то, как ей было тяжко томило какое-то предчувствие беды и боли надвигающейся… И слова Порсенны при прощании не выходили из головы — поднимались и опускались словно волны. Но волны — где? Или на родине, на Псковском озере… или на Днепре… или у Царьграда в море, когда подплывали на ладьях…
Эти волны постоянно тревожили, хотелось вспомнить — где — где? — та острая опасность, о которой говорил Порсенна при прощании. Но все проваливалось в мелкую зыбь, рябило перед глазами… Выплывали огненные шары или крутились ромашки… Ромашки… да еще васильки… золотая чашка Гелоны…
А еще было видение золотого дерева во дворце в Константинополе и поющих на нем золотых и серебряных птиц… Одна из них слетела на голову и когтями и клювом стала разрывать ее… вырвала волосы… Княгиня Ольга очнулась от звука собственного голоса, когда закричала…
Ей вдруг начинало казаться, что она на берегу незамерзающего соляного озера в Руссе, пар подымается от воды, а она в красных сапожках стоит на берегу с отцом. Они были там ранней–ранней весной. И смотрели еще, как на Волхове рыбаки идут в воду в кожаных портах, делают заколы в маленьких речушках и озерках, вбивают поперек течения два ряда кольев, между ними лучину — тонкие дощечки, поднимающиеся над водой.
Рыбаки ждут, когда вода спадает, а рыба останется внутри… Сколько прошло десятилетий, но никогда Ольга не вспоминала этого в таких подробностях, что живо виделись ей сейчас.
«Значит, выздоравливаю», — подумала она.
Река Волхов не замерзает… А здесь в Киеве бывают такие суровые зимы… Мучительно было вспоминать Псков. Он так красив
Ей хотелось пересчитать все, но не получалось… Псковское озеро псковичи называют Талабско… А реки… Реки Ворона, Гладышня, Средняя, Выкупка, Ертовка, Скоруха… Больше не помнила. «А ветры? — будто кто-то спрашивал у нее, и она послушно отвечала: — Сиверик, Кучерявый — как подует, то вода курчавая. А еще? Еще Мокряк — от него всегда дождь идет, Полуденник, Поперечень, Чухонский. А на озере островов полно — Талабско, Таловенец, Верхний, Ражитиц… А в озере рыба — соболек, снетки, ершики… И на берегу печи стоят, где рыбу сушат, печи стоят в домовинах, рыбу ссыпают в корыта и в печь… А здесь никто и не знает рыбку такую — снеток, маленькую, но вкусную…» А Ольга родилась в селении Лыбуты, потом его прозвали Выбуты…
Когда охотники идут осенью на зайцев и лис, то даже ребяткам малым нельзя произнести эти слова — «заяц», «лиса»… Охотники вернутся. Между собой они опасливо на зайца говорят — кривень, а на лису — хвостуха… Чуткие уши зверей услышат слова, имена свои они знают, вот и не пойдут в ту сторону… Себя же называют только ловцами, не охотниками.
Что только не лезет в голову, когда лежишь без движения и действия! Прошлое вдруг заполоняет все настоящее. Может быть, чтобы унять страх за будущее?
И рыбаков и охотников княгиня Ольга, кажется, не вспоминала всю свою киевскую жизнь, а вот, подишь ты… Выскочили откуда-то, значит, все хранится. А зачем?
Самым большим желанием ее было произнести всю молитву Господню, от начала до конца, она напрягала все свои силы, но это не выходило: начинала, потом словно выплывали огненные шары, и ее уносило на волнах ряби. Войны, волны шли одна за другой, она пыталась вынырнуть из-под них…
Отче Наш, иже еси на небесах, Да святится имя Твое, Да приидет царствие Твое, Да будет воля Твоя…. Акы на небеси и на земли. Хлеб наш бытный дай же нам на всяк день И остави нам долги наша…«Всяк день — днесь», — говорила себе княгиня Ольга. И опять начинала повторять молитву. Это успокаивало и приводило в чувство, и страхи, от которых дрожала душа, отступали. Потом она проваливалась, и страхи подступали снова.
Однажды княгиня открыла глаза, ясно увидела няньку, сидящую у ложа, и удивилась странному выражению ее лица: оно потемнело, как-то уменьшилось сузилось… Нянька мгновенно и радостно воскликнула:
— Наконец-то! Я уж и не чаяла тебя дождаться…
— А что, меня долго не было? — удивленно произнесла княгиня.
— Долго, долго, родная моя, — ответила нянька.
— Порсенну похоронили? — спросила княгиня Ольга.
— Похоронили, похоронили, беднягу, — проговорила нянька.
— А где Малуша? Я все ночи ее видела, — сказала княгиня.
— Пошла передохнуть немножко, устала она. — Нянька опустила глаза.
— Если меня долго не было, то у вас произошло много событий? — спросила Ольга, и нянька улыбнулась: это был уже разговор княгини.