Княгиня
Шрифт:
— Я несколько лет тщетно пытался отыскать его. Весь Рим переворошил в поисках. И в конце концов он мне попался в Париже, причем совершенно случайно в лавке у одного ювелира поблизости собора Парижской Богоматери.
— Почему… почему вы хотите подарить мне его?
— А разве вам непонятно?
Бернини опустился перед Клариссой на колени, невзирая на толпу, невзирая на присутствие папы и церковных сановников высшего ранга. Склонившись к руке княгини, он поцеловал ее.
— Вы — единственная в моей жизни женщина, которую я по-настоящему любил. Прошу вас, княгиня, примите от меня этот камень в подарок. В знак моей признательности.
— А что я сделала для вас?
Кларисса высвободила руку.
— Нет, не могу, — ответила она, помедлив, и вернула Лоренцо шкатулку. — Поверьте, я бы с радостью приняла от вас этот изумруд. И тогда, раньше, когда вы впервые собрались подарить его мне, тоже приняла бы… Но теперь, здесь, в такой день… Нет-нет, не могу. Это… — Тут Кларисса помедлила, подбирая слова, после чего решительно кивнула: — Да, это было бы актом предательства с моей стороны.
26
Кукареканье петуха возвестило о начале нового дня, когда Франческо Борромини вышел из дома. За всю ночь он так и не сомкнул глаз, часами ворочаясь на кровати, преследуемый кошмарными видениями. К утру не выдержал — необходимо было внести ясность.
В слабом свете утра он, надвинув шляпу на лицо, будто опасаясь быть узнанным, ковылял по римским переулкам. Помнил ли о нем Бог? Между стенами старых покосившихся домишек скопилась жара минувшего дня, ночь не принесла прохлады. Почти все окна закрывали ставнями, а двери были на запоре, лишь из пекарни доносились громкие голоса. Пахло свежеиспеченным хлебом и мочой.
Примерно четверть часа спустя показалось место, куда он направлялся: подобно заснеженной вершине взметнулся к серому небу собор Святого Петра. Дул прохладный утренний ветерок, тихий, едва ощутимый. Взору Франческо предстала пустынная площадь, лишь усеивавший брусчатку мусор свидетельствовал о том, что накануне здесь побывало много людей, желавших принять участие в торжестве по поводу ее открытия.
Миновав широкий проем, Франческо еще глубже надвинул шляпу. Что страшило его? Может быть, перспектива увидеть то, за чем он и пришел сюда? Он знал, что хитроумная суть этой площади заключается в ее центре. Десять лет, с тех пор как на площади перед собором Святого Петра начались строительные работы, он старательно обходил это место, будто от него исходили некие силы, злые и опасные. Не было дня, чтобы Борромини не донимал вопрос: как же все-таки его соперник распорядится этим необозримым пространством? И теперь, после десятка лет неизвестности, ему не хотелось в последние оставшиеся минуты превращаться в раба своего нетерпения.
Франческо стоило сверхчеловеческих усилий преодолеть мучительное желание увидеть и рассмотреть все. С упрямо опущенным к земле взором Борромини пересек площадь, ориентируясь лишь по белым, вцементированным в брусчатку полосам мрамора. Шаги его громким эхом отдавались в утренней тиши, и с каждым шагом в нем росла уверенность, что он передвигается по хорошо знакомой территории. Франческо казалось, что он видит уже не раз посетивший его дивный сон.
Он остановился у центра гигантского овала, неподалеку от обелиска. Здесь на него повеяло космическим одиночеством. Поежившись, Борромини зажмурил глаза и, набрав в легкие побольше воздуха, решительно открыл их и поднял взор.
Это было сродни откровению, глаза Франческо разбегались при виде ни с чем не сравнимого великолепия.
Франческо, затаив дыхание, ненасытным взором человека, только что обретшего зрение, вглядывался в расходящиеся гигантским полукружием сооружения. Именно такой он и представлял себе эту площадь: невиданной по своей красоте, возникшей как чудо-результат слияния воедино расчетов математика и воображения художника. Все здесь было преисполнено значимости, каждый камень, каждая пилястра — все являло собой литеры исполинского алфавита.
И она была его площадью! Его мечтой, воплощенной в мраморе и камне!
Открытие оглушило Франческо, будто Господь Бог с размаху огрел его кулачищем. Что же это такое? Как это могло произойти? Словно пьяный, он снова и снова заставлял свой взор странствовать вдоль построек, в попытке охватить композицию в целом, угадывая в камне свои, в муках рожденные, выстраданные идеи, вглядываясь и вглядываясь, будто не в силах поверить тому, что представало перед его глазами. Да, никаких сомнений быть не могло — он видел, он узнавал свою идею, свой гениальный замысел: вот она, чашка с двумя ручками, образ планеты Сатурн, увиденный им когда-то давно в подзорную трубу княгини и навеявший эту идею. Лишь вон та трапециевидная площадь, притулившаяся к фасаду собора, была не его — ее сотворил кто-то еще, но обе вместе, большая и малая, образовывали нечто вроде балдахина. Но разве это было суть важно? Он ведь создавал свой замысел применительно к пьяцца Навона, а возводивший это чудо здесь, перед собором Святого Петра, вынужден был приспосабливаться к совершенно иным условиям.
Внезапно его охватило сильное волнение. Сейчас Борромини больше всего хотелось опрометью броситься отсюда, но он не был в состоянии и пошевелиться. Этот огромный характерно изогнутый овал, эта четырехрядная колоннада — разве могли они быть результатом случайного совпадения? А если нет, то результатом чего они были? Может, некий злой демон внушил им с Бернини одну и ту же идею? Чтобы в очередной раз поиздеваться над ними?
Франческо почувствовал себя объектом дикого, бесстыдного розыгрыша, он казался себе глупой мартышкой, сражающейся с собственным отражением в зеркале. Да, но как убедиться, как доказать истинность своих догадок? Архитектурное решение площади во всех основных пунктах соответствовало его первоначальному замыслу, везде, куда ни посмотри. И если отличие, решающее отличие, все же имелось, то искать его следовало не снаружи, а изнутри.
Франческо невольно застонал. Да, пока что истина не открылась ему, но ключ к ней был у него в руках. Если эта площадь — действительно его, то в ней должна присутствовать тайна — тайна ее совершенства. А разве эта площадь не совершенна? Он уже ни на что не надеялся, и ничто его более не страшило. Но достанет ли у него сил выслушать ответ, прямой и честный? И получить его ровным счетом ничего не составляло, стоит лишь сделать несколько шагов, чтобы во всем окончательно убедиться. Но не было на свете ничего тяжелее, как отважиться на эти несколько шагов.