Князь Федор. Куликовская сеча
Шрифт:
Прервавшись всего на мгновение, я с некоторым трудом закончил свою речь:
— Дахэжан — боюсь, вам уже некуда возвращаться. Воспользовавшись вашим горем, подарив пустую, но столь сильную надежду, вас обманули — и выманили, чтобы легче было забрать людей и землю… Возможно Абату даже не пришлось сражаться — достаточно было заявить, что вы бежали, отказавшись от замужества и бросив свой род. И пусть все ваши знают, что это ложь — но когда он явился, скажем, с девятью десятками накеров и встал против пятидесяти оставшихся у вас воинов, в эту ложь просто пришлось «поверить»… Когда же вы вернетесь, вас в лучшем случае
Смертельно побледневшая черкешенка вновь замерла, посмотрев мне прямо в глаза:
— И что же мне делать?
Подумав всего мгновение, я неожиданно для самого себя порывисто предложил:
— Поедем со мной, Дахэжан — на Русь, в мои родовые земли! Там ты забудешь обо всем этом кошмаре, там ты выберешь себя мужа по сердцу…
Просветлевшие было глаза девушки тотчас потемнели — а я понял, что свалял дурака… Но не звать же замуж впервые встреченную мной девушку, пообщавшись с ней всего с полчаса?! Впрочем, про мужа по сердцу — это ведь может быть и обо мне, просто хоть немного узнать друг друга в пути…
— Бежать на север, в то время как мой род, род моего отца и брата подчинил себе подлый предатель и убийца? Нет! Лучше уж смерть — но смерть в бою!
Горянка порывисто шагнула в сторону, невольно восхитив меня своей твердостью и решительностью; я позвал ее по имени — но гордая черкешенка даже не обернулась…
— Да стой же, Евдокия! Есть еще один путь — и он не предполагает ни бесчестья, ни смерти в бою!
Телохранители гордой княжны — наверное, все-таки княжны, раз глава враждебного роды именуется князем! — уже поравнялись со мной, прожигая яростными взглядами. Но в этот раз Дахэжан все же обернулась, и властным жестом остановила нукеров, поспешивших схватить за сабли:
— Я слушаю.
Ох, какой сталью сверкнул ее взгляд!
— Вы можете вернуться домой с сильной дружиной — дружиной, что с легкостью разгромит войско Абата, и бросит его голову к вашим ногам.
И вновь взгляд черкешенки просветлел — более того, ее глаза столь счастливо засветились, что меня оторопь взяла от того, каким теплом они способны ласкать мою душу…
— Вы отправитесь со мной? Поможете справиться со злодеем?!
Блин, какая же страстная надежда прозвучала в ее голосе! И как тяжело теперь отказывать… Горько усмехнувшись, я отрицательно мотнул головой:
— Прости княжна, но у меня также есть долг — долг перед моими людьми и моим княжеством… Но обернись по сторонам — сколько здесь твоих сородичей? И сколько из них владеет оружием? Сотни нукеров, что за дарованную им свободу уничтожат Абата!
Черкешенка лишь разочарованно повела плечами:
— У нас хватит серебра лишь на пару десятков воинов — на эти деньги я желала выкупить брата и наших мужчин. Но этого числа все одно не хватит, если Абат УЖЕ захватил наш дом… Или же добрый князь желает купить мне воинов на свое серебро?
Последние слова черкешенка произнесла с легким вызовом, но одновременно с тем и надеждой — ведь на что еще ей надеяться?
— Не совсем так. Но я помогу вам даровать свободу стольким нукерам, сколько вам потребуется для верной победы… Только
Во взгляде девушки последовательно промелькнули понимание, изумление — и неожиданное уважение. Так, словно я в самый последний миг сумел нащупать правильное направление — и наконец-то сделал шаг в нужную сторону… Секундой спустя она негромко ответила — причем глаза ее хищно так блеснули:
— Зэхэкъутэн тэтархэр!
…Остаток дня мы провели в рабочей суете, продавая меха и воск (большая часть действительно ушла к Марко по оптовой цене) — и на вырученные деньги покупая русских невольников и оружие. Самое простое оружие — затрофенные татарами топоры, легкие, плетенные из лозы калканы (даже без металлических умбонов, только обтянутые кожей)… Да пять десятков дротиков-сулиц — и ведь их пришлось искать по всему торгу!
Именно ратников удалось выкупить всего семнадцать человек — достаточно здоровых и крепких, чтобы могли взять оружие в руки. Не желая лишний раз раскрывать своих планов и боясь невольной утечки, посвящать освобожденных невольников в наши планы мы не стали. Нет, мы просто коротко объяснили, что нам нужны воины, и скоро освобожденным полоняникам представится возможность отблагодарить своего благодетеля верной службой… А пока они могут нормально поесть и отдохнуть, вкусив сладкий глоток свободы.
Собственно, Дахэжан я также ничего не разъяснял — лишь попросил заночевать ее на галере со всей дружиной, предупредив, что обязательно пошлю гонца, когда у нас все будет готово… Что именно и как, объяснять не стал — ну а девушка не стала переспрашивать, поняв, что до поры я ничего лишнего рассказывать не буду.
Тем не менее, моей просьбы заночевать на галере со всей дружиной Дахэжан послушалась…
Микола, как мы и уговорились, доставил груз рыбы и ушел в море еще до вечернего пения муэдзинов, с высоты минаретов призывающих верующих мусульман к намазу. С наибольшим волнением я ждал последней вечерней молитвы, отмеряя время по солнцу — и боясь, что еще до намаза увижу следующий с севера казачий струг…
А после, когда муэдзины действительно пропели в последний раз — как раз в районе семи часов вечера — я уже неотрывно смотрел на излучину реки, ожидая, когда же, наконец, появится струг с «рыбаками»! При этом отчаянно боясь, что что-то пошло не так, и судно с казаками так не появится по какой-то неизвестной мне причине…
В этот период в голове роились совершенно безумные идеи — как например, напасть на охрану рабских загонов с наличными силами. С учетом пополнения из выкупленных невольников и нукеров Дахэжан, у меня бы собралось восемь десятков воинов… Не так уж и мало — и пробиться к любому из загонов, освободив несколько сотен невольников, этих сил бы хватило.
Но! Но, несмотря на кажущуюся малочисленность «силовиков» в Азаке (сотня татар, по полсотни стражей от каждой Таны), общие силы рабской и купеческой охраны уходят за тысячу человек. Плюс экипажи обеих галер генуэзцев (почитай, морская пехота), плюс боеспособное ополчение обеих колоний, состоящее из бывших и действующих моряков… Это еще тысяча человек — и если при нападении повольников у меня есть твердые основания полагать, что итальянцы запрутся в своих замках и никуда не полезут, то в случае бунта рабов они наверняка вмешаются.