Князь Игорь. Витязи червлёных щитов
Шрифт:
Князь на несколько минут лишился дара речи. Как заворожённый, смотрел он на солнце и не мог оторвать от него глаз. Бояре и воеводы тоже были ошеломлены.
– Славута, что это?
– наконец выдавил из себя Игорь.
– Знамение!
– голос боярина дрогнул, зазвучал хрипло.
– Знамение, что остерегает нас от беды и лиха великого!
Игорь взглянул на войско, которое остановилось в замешательстве и тревоге, и не увидел его. Все воины от него были скрыты тьмой. Ни лиц, ни оружия, ни коней не видно! То ли солнце совсем погасло, то ли последние его лучи ослепили ему глаза?
– Славута, я ослеп!
– крикнул тревожно.
– Нет,
– успокоил его боярин.
Через минуту Игорь прозрел. Снова появилось и войско, и небо, и высокое дерево на другом берегу речки. С него донёсся пронзительный свист. Это половецкий див подал чужой, неведомой земле сигнал тревоги, потом спрыгнул с дерева, вскочил на коня и во всю прыть помчался на восток.
А что творилось в степи?! Тревожно кричали чайки, касаясь грудью серебряного плёса реки. На противоположном берегу промчалось стадо испуганных туров, и земля задрожала под их тяжёлыми ногами. В высоте заклекотали орлы. Из долины пахнуло ветром, как перед грозой, и погнало по молодому ковылю непривычные для глаза красноватые волны. Кони ржали, били копытами землю, а воины в смятении и отчаянии кричали, воздевали к небу руки, молились.
А солнце уменьшалось и уменьшалось. Оставалась совсем узенькая серповидная кромка.
Молодые князья, бояре и воеводы замерли подавленные, напуганные, растерянные.
– Видите?
– спросил Игорь.
– Что значит это знамение?
Все молчали. Разве не ясно? Знамение - к беде!
А Славута сказал:
– Княже, не на добро знамение сие! Не на добро!
Игорь опустил голову. Что сказать князьям? Повернуть полки назад? Не встретясь с половцами? Какой же срам падёт на него! Как же после этого смотреть боярам и дружине, простым людям в глаза?!
Он покачал головой, и это движение все расценили как знак, что в душе Игоря боролись чувства страха перед грозным знамением и стыда, который до самой смерти станет терзать его душу, если он, опозоренный, без боя возвратится из похода.
Славута приблизился вплотную, заговорил тихо, голос его дрожал:
– Княже, знамение зловещее, и я боюсь за тебя…
– Не следует поддаваться страху, учитель, - угрюмо ответил Игорь.
– На войне все одинаково рискуют: и князь, и простой воин.
– Ты, видимо, не знаешь, Игорь, что это знамение касается прежде всего тебя…
– Меня? Почему?
– Понимаешь ли, я не говорил тебе раньше, а теперь скажу: над всем родом Ольговичей издавна тяготеет злой рок, связанный с этим знамением. Я проследил по летописям за сто лет твоё родословие - с тысяча семьдесят шестого по тысяча сто семьдесят шестой - и мне стало ведомо, что за это время произошло двенадцать подобных предзнаменований, и в те же годы, перед ним или сразу после него, погибло тринадцать Ольговичей… Неужели ты хочешь стать ещё одной жертвой?… Четырнадцатой?… Игорь, сын мой, вернись домой! Никакой это не срам! Тебя останавливает рука самой судьбы!… Ромейские, гишпанские, франкские да чешские астрологи считают, что судьбами людскими, в том числе судьбами властителей, распоряжаются звезды. А судьбы Ольговичей, как видишь, вершит само солнце. Нет, пренебрегать этим предсказанием не следует, Игорь! Это - рука самого Даждьбога!
– Вернёмся, княже!
– приблизился к ним и тысяцкий Рагуил.
– Всё войско в тревоге. Посмотри в каком смятении и молодые воины, и старые мужи! В наши сердца закрался страх, и это Божье знамение не к добру! Вернёмся, княже!
Загудели глухо бояре и воеводы:
–
Игорь долго сидел на Воронце, молчаливый, углублённый в тяжёлые думы. И всем, кто сейчас видел князя вблизи, казалось, что он постарел на добрый десяток лет. Резкие тени - может и потому, что солнце угасало - пали на его лицо и сделали его каким-то чужим, суровым, потемневшим, будто это пятидесятилетний муж, а ведь князю только что исполнился тридцать четвёртый год…
В войске послышались поначалу несмелые, а потом всё более громкие голоса, в которых звучала несмелая радость.
Игорь поднял голову и встрепенулся, словно сбрасывая с себя невыносимую тяжесть. Солнце начало проясняться, сгонять со своего лика тёмное наваждение. Теперь только небольшой его край был закрыт круглым пятном, но и оно быстро уменьшалось.
Из груди Игоря вырвался радостный возглас. Он подождал ещё, пока солнце стало совсем чистым, а потом натянул поводья, поднялся на стременах и громко, на всё поле, чтобы слышало всё войско, произнёс:
– Братья и дружина! Таинств Божьих никто не ведает! Творец являет и знамения и волю свою всему миру! Мы же сможем только потом узнать, что хотел он и предназначил нам - добро или зло… Вот вы настаиваете, чтобы я повернул войско назад. А я уже не могу этого сделать и идти домой! Не могу! На Осколе ожидает меня брат мой Всеволод с дружиной. Что с ним станется, если мы не придём? Неужели оставим его на добычу ворогу? Нет, я так не поступлю, хотя бы все знамения пророчили мне беду!… Хочу копье преломить на поле Половецком с вами, русичи, хочу голову свою сложить или испить шеломом воду из Дона…
Он говорил вдохновенно, громко, и его страстные слова разносились далеко вокруг, до самых последних копий, наполняли сердца мужеством, поднимали дух, вливали бодрость в сердца тех, чей дух ослабел, заставляли их подтянуться после сомнений и душевного разлада, поднять высоко головы и, потрясая оружием, прокричать славу своему отважному князю.
– Слава Игорю! Слава князю нашему!
Был он, Игорь, в эти минуты прекрасен! На виду у всех гарцевал на высоком пригорке на вороном коне, будто и не было только что лихого предзнаменования, и его лёгкий красный плащ развевался за плечами на ветру, как знамя. Золотой шлем блестел, подобно солнцу, глаза сияли мужеством и отвагой, а сильная рука вырвала из ножен меч и указала им на восток, за Малый Донец, туда, где в земле безвестной плыл великий синий Дон.
– Вперёд, братья! К великому Дону!
Войско пошло на переправу и не было среди воинов ни единого, кто бы роптал, уклонялся или незаметно юркнул в кусты, как трус.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Игорь только внешне казался спокойным и уверенным в себе. В действительности же у него на сердце бушевало смятение, а голова раскалывалась от тревожных мыслей и предчувствий. Одно понимал и знал твёрдо, что без боя с половцами, хотя бы короткой встречи с какой-либо, пусть даже и небольшой ордой, без победы над ней возвращаться с полпути домой - смерти подобно. Вся Русь станет смеяться над ним. А больше всего на свете он боялся насмешек, унижения. Его самолюбивая душа не вынесла бы такого бесчестия! Душа гордого Ольговича! Нет, лучше смерть, чем унижение! Смерть на людях, в бою - прекрасна!