Князь Игорь. Витязи червлёных щитов
Шрифт:
Сон не шёл. Болела рука. Болела душа. Перед закрытыми глазами, как наказание свыше, отчётливо виделось широкое поле, усеянное телами погибших русских воинов. В полубредовом видении перед ним проплывали лица брата, сына, племянника, в ушах звучал несмолкаемый шум боя - крики, стоны, лязг сабель, треск ломающихся копий, ржание коней… Боже, Боже, какое несчастье!
Он долго стонал, метался, крепко сжимая веки - и никак не мог заснуть. И только после полуночи, когда в половецком стойбище стих людской гомон и затих собачий лай, он погрузился в забытьё…
Славута, Ждан и Янь тоже уснули.
Проснулись
Перед входом в юрту два охранника - это уже были не пожилые воины, а молодые джигиты, судя по одежде и оружию из богатых родов - спорили с Настей. Ханша стояла румяная, красивая, разгневанная, с корзиночкой в руках. Перед ней молодые воины скрестили копья и не пускали в юрту, где находился пленённый князь урусов.
– Да пропустите ж меня, ироды! Там мой брат!
– горячилась Настя и напирала грудью на копья.
Головы воинов качались, как заводные:
– Нельзя! Не велено!
– Кто это не велел? Да я сейчас пожалуюсь самому хану Туглию, моему мужу, и он вас…
Но тут она увидела Яня и замерла, поражённая красотой молодого витязя-северянина. Гневное выражение мигом исчезло с её лица, а губы раскрылись в радостной улыбке, обнажив белые, как перламутр зубы. Огромные прекрасные глаза засияли голубизной весеннего неба.
Она была так хороша, эта Настя-ханша! Её славянская красота, пёстрая восточная одежда были так привлекательны, что Янь на время лишился дара речи.
Вчера, когда она, взволнованная, заплаканная, прижималась к колену Ждана и что-то невнятно говорила ему сквозь слезы, Янь не обратил на неё никакого внимания. Да не до того было и ему самому. Измученный, томимый жаждой, угнетённый страшным поражением, он тогда едва держался в седле… А ныне, отдохнувший, сильный, молодой, вновь ощущал неудержимую жажду жизни. Снова сияет солнце, поют птицы, звонко бьётся в груди сердце… Он был не из тех, кто долго печалится, кто обращается к воспоминаниям о вчерашнем дне, когда наступил день сегодняшний, несущий новые радости и новые чувства.
– Кто ты, краса-девица?
– наконец вымолвил он.
Настя обрадовалась ему, как цветок солнцу:
– Я сестра Ждана - Настя… Я тут… у хана Туглия… Конечно, полонянка… А ты кто такой будешь?
– Я - Янь… То есть - Иван, сын новгород-северского тысяцкого Рагуила, если слышать доводилось…
Он подошёл к стражникам и уверенной рукой развёл в стороны их копья. Те, увидев богатую одежду пленника и подумав, что это сам князь Игорь, расступились, пропуская Настю.
Янь взял её за руку, повёл в юрту.
– Благодарствую, Янь, - шепнула Настя.
– А то эти псы…
– Эх, будь у меня крылья, то я соколом взмыл бы в небо и вырвал бы тебя из когтей этих степных стервятников, красавица!
– запальчиво воскликнул Янь.
– Разве твоё место здесь?
– И я с радостью полетела бы с тобой, сокол ясный!
– не менее горячо откликнулась Настя, пожав Яню руку.
– Хоть на край света! От этих полынных степей, от этих табунов, от старого
Схожи, видимо, были их сердца, а души - родственные, чуткие, непосредственные, влюбчивые. Достаточно им было обменяться взглядами, трепетно коснуться друг друга и, как от удара кресала о кремень, вспыхнул внезапно огонь.
– Ждан, к тебе сестра!
– придя в себя крикнул в глубину юрты Янь и шепнул Насте: - Будешь ещё приходить к нам? Приходи! Прошу!…
– Буду, но не часто… А если ты сможешь, то приди ко мне…
– А хан?
– Хан Туглий проговорился, что скоро в поход пойдёт…
– В поход? Куда?
– А куда ходят половцы? Известно, на Русь… Проклятые!…
К ним подошёл Ждан. Обрадовался сестре - обнял, поцеловал.
– Спасибо, что пришла.
– Принесла вам полакомиться. Неизвестно, чем ещё тут кормят, - и сунула в руки Ждану корзинку.
– С голоду не помрём. Кумыс и мясо дают.
Он отнёс корзинку и сразу же вернулся, чтобы расспросить сестру о её жизни, но Настя вдруг бросилась бежать.
– Кончак!
– показала она в сторону стойбища и юркнула в густо разросшиеся по берегу кусты.
Из юрты вышли Игорь и Славута, от яркого солнца прищурились.
К ним приближался отряд всадников. Впереди на гнедом жеребце Кончак. От его могучей фигуры веяло необузданной, дикой и хищной силой. Он был похож на степного беркута: острый взгляд узких глаз, крючковатый, слегка приплюснутый на кончике нос, цепкие руки… Охранники склонились пред ним в почтительном поклоне.
Не сходя с коня, Кончак поздоровался:
– Здоров будь, князь! Привёз я тебе твоего тысяцкого, как ты просил. Вот он!
– и указал на Рагуила.
Тот слез с коня, поклонился князю, а Кончак повёл речь дальше:
– Я забираю от тебя боярина Славуту, которого выкупил его племянник Самуил, киевский купец и мой знакомец… Они сегодня же немедля уезжают домой… Думаю, что это пригодный случай для тебя, князь, оповестить кого следует, чтобы готовили выкуп… За тебя - две тысячи гривен, за князей - по тысяче, за думных бояр - по двести, за воевод - по сто, а дружинников и простых воинов обменяем на наших пленных, которых на Руси тоже для того достаточно… Чем быстрее прибудет выкуп, тем раньше поедешь, князь, к своей Ярославне… Что хочешь передать домой, говори, ибо я тороплюсь и Славуту сейчас возьму с собой. Самуил в дорогу уже собрался…
Игорь обнял боярина, заглянул в глаза:
– Учитель, я каюсь, что не послушал тебя, - глухо произнёс с болью душевной.
– Но покаянием ничего не изменишь… В том, что случилось, только я виноват - и больше никто! Так на Руси и скажи - один я!… Единственное для меня оправдание то, что бился на поле боя сколько сил было! Все князья, бояре, воеводы и воины бились ещё лучше… Отсюда скачи прямо в Путивль к княгине Ярославне, расскажи, как всё было… Ну, сам знаешь… Скажи, что велю отслужить заупокойную молитву по убиенным, а молебен за живых… Знаю, что такого выкупа, какой требуют ханы, не только моё княжество, но и Черниговское не наберёт. Потому пусть просит отца, князя Ярослава Галицкого да Святослава Киевского… Хотя на Святослава надежды мало, не друг он мне, не друг…