Князь Рус
Шрифт:
– Я знаю, что продал душу Чернобогу. Я знаю, что не увижу теперь вирия и гореть мне в огне. Я знаю, что повредил и племени, допустив на здоровое поле больной… нет, просто слабый росток. Но все же я благодарен тебе! Возьми из моего племени все, что хочешь. Я никогда не забуду услуги, которую ты сделал для меня.
Моряна приблизилась так неслышно, что Ламех подпрыгнул от неожиданности:
– Тьфу!.. Подкрадываешься как кошка!
Моряна лишь слабо улыбнулась, у Ламеха даже ругань звучит похвалой. Ну как
– Уезжаешь? – сказала она сердито. – Почему никто не помогает тебе собирать вещи?
Он растерянно развел руками, ответил невпопад:
– Что поделаешь. Жизнь как река, течет сама по себе, нас не спрашивает, куда свернуть…
Моряна молча взяла мешок, с легкостью швырнула через двор в телегу. Там пытались поймать, обманутые кажущейся легкостью, с которой Моряна взмахнула рукой, но мешок сбил с ног сразу двоих, один иудей вовсе выпал из телеги. Послышался жалобный вопль.
Ламех всплеснул руками. Моряна не повела и бровью:
– То реки. А люди поворачивают даже звезды.
– Звезды?
– Да. Если сильные духом. А вот ты сильный… только молчишь.
Ламех растерялся:
– Я? Сильный?.. А почему молчу?
– С сильных больше спрос, – объяснила Моряна безжалостно. – А ты хочешь, чтобы за тебя решали другие. Уходишь, потому что так сказали. А в пути заболеешь, замерзнешь, тебя конь лягнет или бык затопчет, корова забодает, с телеги упадешь под колеса… Сам бы ты решился остаться. Хотя бы на зиму! А весной я бы сама тебе помогла догнать твое племя.
Последние слова она договорила торопливо, сбивчиво, но у Ламеха из ослабевших пальцев выпал тяжелый ларец, глухо стукнул по ноге. Ламех взвыл, но глазами держал лицо Моряны.
– Остаться? Как это?
– Очень просто, – почти прорычала она, словно сердилась на себя. – Дом у тебя есть! Я много места не займу, твоим книгам не враг. Никто тебя не обидит!.. Зима пролетит быстро, а весной я сама отвезу тебя… Как только потеплеет, так и отвезу.
– А ты хоть знаешь, куда мой народ уйдет?
Она огрызнулась:
– А следы? И через год нахожу след оленя! Ваши телеги выбьют землю так, что сто лет трава не проклюнется…
Он медленно подходил ближе. Ее голос становился тише, неувереннее. Он обнял ее, прошептал:
– Вместе? Не шутишь?
– А что? – сказала она, все еще сердясь. – Одеяло я не буду стягивать. А если не храпишь и не лягаешься…
Она умолкла, а он сказал тихо:
– Я храплю и лягаюсь. Но я отучусь спать на спине и перестану лягаться.
Они стояли, обнявшись, среди полуразрушенной комнаты и в куче разбросанных вещей. А ветер зло врывался в щели, жутко выл в трубе. В помещении темнело, с севера наползала тяжелая свинцовая туча. На косяк окна упал багровый свет заката, похожий на отблеск пожаров.
У ворот дома маленького Исхака стояла телега. Лошадь мирно хрумала овес из подвешенной к морде сумки.
– Уже? – спросил Буська.
Исхак шмыгнул носом:
– Все спешат!
– Понятно, – протянул Буська. Он чувствовал тоску и, чтобы не выказать немужскую слабость, сказал лишь сожалеюще: – Так и не успел ты обучить меня грамоте…
– А ты меня – охоте, – сказал Исхак.
Глаза его были совсем печальные, даже тоскливые.
Плач и стоны раздавались по всему граду. Волы стояли хмурые, из домов выносили скарб, грузили на телеги. Подсаживали детишек, что с не по-детски печальными лицами помогали взрослым таскать узлы.
На улице насторожились, когда в открытые врата въехали трое всадников. Впереди был Рус на своем черном как ночь злом жеребце, за ним на полкорпуса позади держались Бугай и Моряна. Лица всех троих были торжественными и надменными.
Рус вскинул руку ладонью вперед:
– Я желаю говорить с Соломоном!
Дети расступились, взяли грозных русов в кольцо. Кто-то помчался к дому Соломона, дробно-дробно простучали деревянные сандалии по ступенькам. Хлопнула дверь, издали донеслись голоса.
Русы сидели недвижимые, как вросшие в землю скалы. Иудеи смотрели на них со страхом и трепетом. Из каждого сына Гога исходила дикая, звериная мощь, лица свирепы, в глазах видна жажда крови. Эти варвары и сейчас смотрят так, как будто взглядами уже вырывают из живых печенки и жрут их на глазах умирающих жертв!
Соломон вышел на крыльцо, приложил ладонь ко лбу, щурился близоруко. Рус вскинул ладонь в приветствии, конь под ним тронулся вперед, повинуясь неслышному движению ноги.
– Уезжаете, – сказал Рус то ли вопросительно, то ли с утверждением.
– Как и договорено, – ответил Соломон мертво.
Он проглотил слова, что только один голос в Совете решил судьбу нового Исхода. Половина старейшин требовала продолжать войну, раз видно, что скифы не такие уж и неуязвимые. Он две ночи убеждал, уговаривал, увещевал, ссылался на Завет, вспоминал великих пророков, их жизни и учения. И даже сейчас не уверен, что в последний миг не стрясется что-то страшное, что решит судьбу его племени по-другому.
На площади народ остановился, на телегах перестали складывать мешки и узлы, из окон домов высунулись головы. Под стенами домов начал скапливаться народ. На варваров смотрели с ненавистью, и Рус с тревогой увидел, что прежний страх исчез, у многих на поясах теперь висят мечи, длинные ножи, а сами взглядов не отводят, глядят в упор с вызовом.
Над крышами домов пролетел крупный ворон. Зловеще прокаркал, скрылся, звучно шлепая по воздуху непомерно длинными крыльями. Рус нахмурился, непонятная примета, но заговорил громко и отчетливо: