Князь Святослав. Владимир Красное Солнышко
Шрифт:
— Да что же это такое?
— Наверняка, у них какие-то подземные проходы под крепостью, великий князь.
— И найти их нельзя?
— Как? Это же ров вокруг крепости рыть придется.
— А тогда что делать?
Александр вздохнул:
— Тогда?.. Ждать.
— Чего ждать-то? — спросил Ладимир.
— Ждать, когда новые осадные машины из Киева привезут. Но здесь ждать нельзя, никаких припасов не хватит. Значит, нужно возвращаться, а через год…
— Нет! — взревел великий киевский князь. — Только сейчас, только в этом году! В Византии неспокойно,
— Ага! — вдруг перебил его Золотогривенный.
— Что — ага? — опешил великий князь.
— Вот почему они помощь Херсонесу не присылают! Никто не хочет рисковать…
— Да. Ни Василий, ни Константин войск не пришлют, себе дороже. Так что в этом году, Золотогривенный, крепость брать надо. Иначе поздно будет.
— Что ж, будем осаждать, пока голод их не образумит. Обложим со всех сторон.
Опять днем таскали землю и опять к утру она исчезала. И опять, и опять… И снова исчезала. Но иного выхода никто придумать не мог, а Александр напрасно уговаривал великого киевского князя запросить помощь из Киева.
— Некогда, Золотогривенный, некогда нам помощи ждать. Сейчас надобно брать, сейчас.
Но «сейчас» не получалось. И это настолько злило великого князя, что он послал в крепость своего доверенного челядина, наказав передать, что великий киевский князь Владимир не отойдет от крепости три года, пока ее защитники с голоду не помрут.
Через сутки из Херсонеса вылетела стрела. Стрелу подобрали, потому что к ней была прикреплена записка. И принесли ее князю Владимиру.
В записке было по-гречески: «От восточной башни идут трубы в крепость. Перейми их, великий князь, и Херсонес сдастся на милость победителя. Анастас».
Взрыли землю за восточной башней, нашли трубы и отвели воду от крепости. На третий день после этого защитники Херсонеса запросили пощады.
Без воды не повоюешь…
Великий князь запретил дружинам, да и кому бы то ни было иному, входить в поверженный город. Поставил охрану у всех ворот, строго-настрого наказав никого в город не пускать. И направил в Византию особое посольство во главе с Ладимиром.
Ладимиру было поручено лично вручить княжеское послание братьям-императорам и выговорить особые условия принятия христианства для Руси.
«Я взял на копье ваш славный город Херсонес, — говорилось в послании. — Хочу от вас принять христианство, а коли откажете, так отдам Херсонес рабам на разграбление. Шлите сюда ко мне священников и вашу сестру Анну. Хочу взять ее в законные жены, и здесь, в Херсонесе, нас и обвенчают после моего крещения в вашу веру. Великий киевский князь Владимир».
Царевна Анна рыдала взахлеб, в ногах у братьев Василия и Константина валялась, умоляя не отдавать ее в жены восточному варвару. Но Ладимир, свободно говоривший по-гречески, был неумолим, живописуя вторжение в Византию через горные перевалы киевских дружин. И братья дрогнули перед его напором. Анна продолжала рыдать и отказываться, угрожая наложить на себя руки. Кое-как ее успокоил митрополит, который должен был окрестить
— Жертва ты есть Христова, Анна! Так пострадай за отчизну свою и спаси ее от разгрома и позора!
Прибыв в Тавриду, византийский корабль не ошвартовался у пристани, а продолжал стоять на рейде. Владимиру давали время подготовиться к великому событию, а царевне Анне — привыкнуть к роли жертвы ради благополучия отчизны.
Ладимир с представителями особого посольства высадился на берег и разыскал великого князя.
— Я имел продолжительные беседы с митрополитом, — сказал он, отдав поклоны владыке Киевской Руси. — Договорились, что он закроет глаза на твое многоженство, великий князь.
— А куда же мне жен-то девать? — проворчал недовольный Владимир.
— Здесь он не очень настаивал, — продолжал высокий посол. — Однако уперся, когда заговорили о твоих наследниках. По христианской вере, законными наследниками считаются только дети, рожденные после твоего, великий князь, крещения и только от жены-христианки.
— Это если она мне придется по нраву, — опять проворчал Владимир. — В теле-то хоть состоит?
— Деток нарожает, можешь не беспокоиться.
— Тогда и разберемся, когда нарожает.
— Лучше сразу разберись.
— Ладно. Торговый путь через море оговорил?
— Наши суда под твоим княжеским стягом беспрепятственно и без досмотра проходят в Византию.
— Значит, не зря мы Херсонес брали.
— Да, вот еще что, — не очень уверенно начал великокняжеский посол. — Тебя этой женитьбой принимают в семью европейских народов, государь.
— Как ты меня назвал?
— Государем, великий князь Владимир. Так теперь тебе и прозываться. В стольный Киев послы один за другим поспешат, иностранные торговые гости. А у тебя, ты уж прости меня за простоту, Боярская дума сплошь из личных сочашников состоит. Вечером напиваются, утром слегка похмеляются. Из полного турьего рога.
— Богатырей не трожь.
— А Европа что скажет? Слухи никакими рубежами не удержишь, великий государь. Поползут по всему миру истории, как Добрыня Никитич на спор добрый бочонок выдержанного меда зараз выпивает.
— А кому до того дело?
Ладимир вздохнул:
— Помилуй, государь, но приятелям юности нашей не место в Боярской думе.
— Может, в поруб их всех вместе? — гневно рявкнул Владимир Красное Солнышко.
— Держи их для личных поручений.
— Это уж мое дело.
— Ошибаешься, государь. Это теперь дело государственное. Так что…
— Я сказал — мое! — Киевский владыка был не в духе. — И ступай вон, не смей мне перечить.
Ладимир, низко поклонившись, направился было к двери, но остановился:
— Дозволь, государь, слово молвить.
— Что еще?
— Все сильные царства и королевства имеют тайные службы, которые содержат на свой кошт.
— У нас есть тиуны.
— И о них все знают.
— И должны все знать.
— Нет, великий князь. О тайной службе никто знать не должен. Кроме тебя, великий князь, и… меня.