Князь Святослав. Владимир Красное Солнышко
Шрифт:
— Их служба, не моя. Я город жег, Путята с мечниками мечами отмахивались, а что твои работнички делали — это ты с них спрашивай.
— Да уж, спроси, — великий киевский князь строго свел брови. — Врагов надо давить в зародыше.
— Да я… — начал было Ладимир.
— Я сказал!
Ладимир низко поклонился и быстро вышел из тронной палаты.
Среди думских бояр прошелестел говорок.
— Молчать! — оборвал Владимир. — Нам предстоит киевлян крестить, вот об этом и думайте.
Дума примолкла.
— А чего же до сего времени не крестил? —
— Тебя ждал, дядька. Великие дела в одиночку не делают. А тут — на века.
— На века, — подтвердил Добрыня.
— Отдохни с дороги. Завтра всё решим.
Богатырь поклонился и вышел из тронной палаты.
Великий князь Владимир утром принял Добрыню, и говорили они на сей раз без посторонних ушей. Слишком уж важной была беседа.
— Тебя, дядька, ждал, чтобы самое главное для Руси дело свершить. Если хотим дальше жить без мятежей, надо Киевскую Русь крестить в православную веру.
— Надо, — согласился Добрыня.
— А у нас в Киеве — идолы языческие.
— Убрать.
— Вот твои дружинники и уберут. В первую голову — Перуна, тобой присланного. В Днепр, пусть поплавает. А за ним — остальных. И — у всех на глазах.
— Сперва я идола мечами иссеку.
— А потом — палками его, палками! Да на глазах у киевских язычников.
— И к хвосту конскому привяжу. А лошадь выберу самую шелудивую.
Бог дружинников Перун нравился Добрыне, хотя сам Добрыня давно уже стал христианином. Верховный бог славянского пантеона был огромен и ладно, старательно вытесан из доброго дуба. А еще у киевского Перуна была серебряная голова и золотые усы. Добрыня когда-то прислал его великому князю в Киев. Тогда Владимир собирал всех славянских богов. Теперь вот всех повелел изрубить. Как тогда в нем Бога не было, так и сейчас он им не обзавелся…
Так думал Добрыня, думал с горечью, а потому сразу и не заметил, что за поверженным Перуном с плачем и криками бегут женщины и дети. Женщины сорвали платки, распустили волосы по плечам и кричали как по мертвому.
А тут некстати, по повелению великого князя, Перуна, которого тащила шелудивая кляча, стали бить палками какие-то доброхоты.
Добрыня и сообразить-то ничего не успел, как рыдающие киевлянки бросились вдруг на этих доброхотов. Их сразу оттащили, принялись бить чем попало, и поднялся такой крик, что былинному богатырю стало не по себе.
«Женщину ударить — себя опозорить…»
Не успел он это подумать, как взбунтовавшиеся бабы неожиданно перерезали ножами веревки и дрекольем погнали шелудивую лошаденку куда-то в сторону. А со всех улиц и переулков валом повалили простоволосые женщины и парнишки.
«— Сейчас и мне достанется…» — мелькнуло в голове у Добрыни.
И бесстрашный богатырь побежал с места разгоравшегося сражения. Впервые в жизни удрал. От немыслимого для воина боя с разъяренными женщинами.
— Не могу женщин бить, великий князь! — закричал он, войдя в великокняжеский дворец. — Отроков пошли, отроков!..
— А отроки могут?
Добрыня промолчал.
— Христианство
Послали молодых рабынь, которых Владимир приберегал для продажи, а митрополит Михаил закрывал на это глаза, поскольку знал, что казна киевская пуста.
На площади завязалось изощренно-жестокое женское сражение. Рабынь били беспощадно, с истинно женской яростью, но драка отвлекла внимание женщин от дружинного бога-громовержца Перуна. Увидев это, Добрыня тут же послал отроков, и они быстро подтащили дубового истукана по Боричеву взвозу к ручью, в который тот и был сброшен. По ручью Перуна донесло до Днепра.
И поплыл великий бог дружинников, сверкая на солнце серебряной головой. А заранее расставленные на берегу молодцы отпихивали его баграми от берега, и потому плыл он долго и медленно. Аж до Днепровских порогов.
Лишь увидев рабынь, киевлянки заметили, что Перуна уже нет на площади. С криками и плачем они побежали к Днепру и долго, рыдая, шли по берегу, провожая кумира.
Говорят, он затонул значительно ниже по течению. Почти на южной границе Киевской Руси…
— Поплыл, — доложил Добрыня великому киевскому князю.
— Крестить!.. — заорал на весь дворец Владимир. — Крестить немедля!..
— Трудно, — вздохнул Добрыня.
— Коли поможете, серебряные ложки для богатырей отковать велю!
И уже на следующее утро глашатаи объявили повеление великого князя: «Если не придет кто по моему княжескому повелению на реку — будь то богатый, или бедный, или нищий, или раб — да будет мне враг!»
Вечером того дня, когда глашатаи надрывали глотки, объявляя княжеское повеление прийти к реке, великий киевский князь Владимир неожиданно поехал к Рогнеде в дарованный ей город Изяславль.
— Теперь, приняв Христову веру, я должен иметь одну жену, христианку. А ты выбери себе мужа из моих князей или бояр — кого пожелаешь.
— Я — княжеская дочь, ею и останусь, говорю о сем при сыне Ярославе, — гордо сказала Рогнеда.
— Насильно выдам!
— Я отомщу за тебя, матушка! — крикнул десятилетний Ярослав. — Ты — истинная царица!..
— Учись стоять на ногах, — сказал ему великий киевский князь и тут же отправился в Киев.
Глашатаи, срывая голос, продолжали выкрикивать повеление великого князя. Митрополит Михаил по-прежнему ходил по городу и проповедовал слово Божье. А великий киевский князь Владимир вызвал к себе Добрыню Никитича.
— Помнишь, дядька мой, как мы Родню брали? Кто отговаривал тогда князя Ярополка прийти ко мне и вымолить жизнь в обмен на сдачу Родни?
— Помню, великий князь. Его личный охранник Варяжко. Он понял твой замысел.
— Печенег-перебежчик рассказал, что Варяжко пробрался в одну из печенежских орд.
— Значит, нас покусал.
— Найди его.
— Зачем?
— Варяжко умеет быть преданным.
— Тут еще бабушка надвое сказала.
— Найди и скажи, что я дам ему клятву…