Княжич, Который Выжил

Володин Григорий Григорьевич

Сегодня нас с Ксюней снова отправляют в садик. Как обычно, Семён нас подвозит, и вот мы уже стоим на линейке, выслушивая очередные воспитательные наставления.

Перед всеми выходит княжна Матрёна Степановна Ильина. Она спокойно оглядывает собравшихся, неторопливо поправляет воротник обтягивающего жакета, подчёркивающего её стройную фигуру, затем, выдержав короткую паузу, объявляет:

— Дорогие мои! У нас произошли небольшие изменения в организации садика. Теперь вы можете строиться, как вам угодно.

Я

киваю. Давно пора.

— Больше не будет никаких делений на «лучиков» и «исправляшек». Вы будете садиться в столовой, где хотите, с кем хотите, — продолжает Ильина, пока что подтверждая делом наши договоренности. — Но задачки останутся. И за их выполнение вы будете получать стикеры-наклейки.

Я молча наблюдаю. Дело, правда, сдвинулось. Ильина сдержала слово. Теперь интересно, как оно пойдёт дальше.

В следующие дни садик действительно начал меняться. Игрушки больше не делили по рангам — они снова лежали в общей коробке. В столовой можно было садиться с кем угодно. Задачки стали одинаковой сложности. Стикеры раздавали честно: мальчикам — с роботами, девочкам — с феями.

Всё выглядело спокойно. Пока что.

Проходит пару недель. За это время я уже снял три ролика с разными видами оружия — от винтовки до миномёта производства Юсуповых. До танка пока не дошло, но всё впереди.

С «Береттой Нано Бамбино» тоже пришлось повозиться: несколько раз ездить на завод, тестировать, дорабатывать, снова тестировать. Пока что пистолет оставлял желать лучшего — недостаточно точный, неудобный, с хромающей балансировкой. Но Дятлов работал над этим, хоть и не упускал случая поворчать.

Кстати, и с Атрибутикой есть прогресс. Ксюня уже научилась выпускать мини-молнии, а мои мини-взрывы стали заметно мощнее. Даже Путинка ощутимо прибавила в силе.

Но в садике меня начинала настораживать не столько княжна Ильина, сколько новая воспитательница. Рыжеволосая, стройная, с крупными стеклянными сережками-бусами, всегда улыбчивая. Она выглядела слишком милой, слишком внимательной, говорила слишком ласково. И особенно часто смотрела на Ксюню. Повторюсь — слишком часто.

Я наблюдал за ней несколько дней. Она улыбалась, играла с детьми, говорила добрые слова. Никогда не повышала голос. Её внимание было мягким, ненавязчивым, но… что-то в этом было не так. Я не мог сразу понять, что именно, но меня это не устраивало. Ощущение опасности сидело где-то глубоко, не давая покоя.

Однажды, во время тихого часа, меня словно осенило: у меня недостаточно сил, чтобы обеспечить безопасность в садике. Если что-то случится, я не смогу защитить Ксюню. Эта мысль была настолько возмутительной, что я тут же решил действовать.

Выждав момент,

когда все уснули, я тихо выбрался из постели, бесшумно прокрался по коридорам к кухне, накинул заранее припасённый шнурок от ботинка на высокую ручку — её специально сделали такой, чтобы дети не могли пробраться внутрь. Дёрнул, дверь приоткрылась, и я тут же скользнул внутрь.

Кухня была пустой, только где-то в углу тихо тикали часы, доносился приглушённый гул холодильника. Я скользнул взглядом по полкам, открыл пару шкафов, проверил ящики. Там нашлось кое-что полезное, но самым приемлемым оказался кухонный тесак. Тяжёлый, с удобной деревянной ручкой, остро наточенный. Прекрасный инструмент, если вдруг понадобится защищаться.

Я унес его в горшечную и спрятал под шкафом. В следующие дни продолжил вылазки во время сонного часа, изучал схему садика, проверял пути отхода, смотрел, где и какие двери запираются, какие остаются открытыми, какие можно взломать при необходимости.

А потом, в один из дней, за завтраком та самая воспитательница с бусами-сережками вдруг взяла на себя роль раздатчицы.

— Сегодня я сама разливаю вам кашку, — сказала она с улыбкой, аккуратно выкладывая в тарелку Ксюни густую, тяжёлую порцию.

Ксюня радостно заулыбалась в ответ. Она всегда тянулась к этой воспитательнице, всегда вела себя с ней особенно доверчиво

Я наблюдал, как Ксюня ест, а воспитательница стояла неподалёку — как бы ненавязчиво, как бы случайно.

И тут во мне что-то щёлкнуло. Знакомое чувство. Что-то из очень давних времён. Как будто передо мной не человек. Как будто передо мной враг. Первобытный. Давний.

Когда мы вернулись в игровую, я первым делом протянул руку и коснулся лба Ксюни. Горячая. Очень горячая.

— Ксюня, как ты себя чувствуешь? — спросил я, внимательно всматриваясь в её лицо.

Она задумалась, прислушалась к себе, нахмурила лобик и тихо сказала:

— Бо-бо…

Внутри меня всё похолодело.

Я резко оборачиваюсь, лихорадочно сканируя взглядом детскую. Где она? Бусы, рыжие волосы… Нет. Исчезла. Вместо неё у двери с телефоном в руках стоит другая воспитательница — курносая, совсем не та.

Я несусь к ней, останавливаюсь в шаге и выпаливаю:

— Дяйте телефон!

Воспитательница моргает, не сразу понимая.

— Что?

— Дяйте телефон, говолю! Слочно!

Она с удивлением смотрит на меня.

— Княжич Слава…

— Именно! — я делаю шаг ближе, в упор глядя ей в глаза. — И я пликазываю тебе дать мне телефон! Это воплос жизни и смелти!

Она колеблется, нервно сжимая телефон в руках.

— Я… я пойду к госпоже директору, спрошу…

Я смотрю на неё холодно, без тени сомнения в голосе.

— Если ты сейчас меня не послушаешь, мой лод накажет тебя.