Княжич степных земель

Чайковская Диана

Как же он радовался, когда они вышли из леса! Тогда ещё он не понимал, насколько им повезло. Возможно, потому и улетел чародей. Сразу понял, что ждёт его дом. Лыцко усмехнулся: а что, если господарь оставил их как откуп? Решил отдать малое, чтобы спасти собственную жизнь. Потому и исчез, ничего не сказав.

Их господарь никогда не отличался благородством и добротой. Он мог накричать, заставить заниматься день и ночь, проскрежетать зубами или заставить их замолчать одним взглядом. Лыцко не ожидал от чародея ничего хорошего и не удивился бы, если бы тот перепродал их кому–то или чему–то. В конце концов, их тоже продали.

И тем лучше, что это всё осталось

позади. Ему не хотелось возвращаться к навязанным братьям и сёстрам и заниматься тем, чем велено. Лыцко совсем скоро встретится с Жизнью – там его ждёт и славный топор, и статный конь, и ещё много всего. Осталась самая малость – бескрайняя Пустошь. Зря взывали к нему русалки, умоляя уберечь их от лихой силы. Он не внимал их крикам, хотя отчётливо слышал, как бьётся чаща. Нет, Лыцко не станет прислушиваться к колдовской силе, ему нет до неё дела и не будет больше.

Неважно, что над головой вьются вороны и что он иногда понимает их слова. Если понадобится, Лыцко прикинется слепым, немым и глухим, лишь бы разорвать нитку, сотканную чародеем. Это был не его выбор и не ему суждено шагать по пути говорящего с водами.

– Только представь, – мечтательно произнёс он, – больше никаких наговоров, разговоров с иными и подготовки к праздникам.

– Людские законы не так просты, – отозвалась Зулейка. – Боюсь, мне придётся многое вспоминать из того, что было забыто.

– Пусть так, – согласился Лыцко. – Но это ведь хорошо, что придётся.

Он бодро зашагал вперёд, будто учуял: его примут, пусть не сразу. Лыцку придётся не раз показать зубы, возможно, немного подворожить и использовать чародейскую силу, но лишь самую малость. В господарском доме ему удалось узнать много того, за что обычный человек может дорого заплатить. Колдунство, хоть и отличало их с Зулейкой, не было зазорным, лишь бы только не им одним дышалось.

Лыцко вдохнул морозный воздух и улыбнулся. Уж ему–то не сплоховать – скоро будет скакать по степи на лихом коне да с саблей наперевес, и не русалки будут смотреть на него жадными взглядами, а самые обычные девки, румяные и полные сил. Зулейка и Марена – Лыцко понимал это уже давно – не были такими. Чародейская сила выпивала Жизнь и впивалась в кожу змеёй, а после срасталась с костьми. Оттого от Марены, Зулейки, Ядвиги и даже приветливой Бажены несло за версту чем–то мёртвым, мшистым и травяным. Тайные познания делали их кожу бледнее, а глаза – ярче. Если правильно разглядеть, то можно было увидеть, что это и не девки вовсе, а тени с горящими искрами внутри. И сразу становилось видно: не суждено им рожать воинов и сплетать песни у колыбельной, нет. Потому Лыцко никогда не засматривался на названных сестёр. А может, то была воля чародея, которая впиталась в него настолько глубоко, что он сам не заметил.

Себя Лыцко считал живее остальных. Пламя, бурлящее внутри, не давало ему покоя и сохраняло в нём что–то человеческое. Оно же гнало его прочь из чащи и кричало: «Не слушай чародея, врёт старик!» Думалось ему, что это и есть воля. Она заставляла Лыцка с упоением ощущать вкус свободы и бежать, несмотря на усталость.

Воля – чудодейственная и прекрасная сила, которую он увидел только сейчас. Отныне он был сам по себе, и ничего прекраснее Лыцко не чувствовал, кажется, с рождения. Выжженная земля мягко ложилась под ноги, словно все боги мира благоволили ему. Лыцко мчался и время от времени оглядывался на туманный лес – тот отдалялся с каждым разом, что не могло не радовать.

4.

Дурно спалось княжне Ольшанке в последнее время. Недаром она не хотела покидать отчий дом раньше

времени и отправляться к наречённому Юркешу. Молодому княжичу не было дела до своей невесты – он всё скакал по полям и перелескам с верными псами и соколами, бился с топором и ножичком в руке потехи ради и много часов проводил рядом со своим отцом, стареющим князем.

Ольшанке же нравилось вязать. Нити стлались и переплетались в пальцах, складываясь в рисунки. Всего за одно лето ей удалось сделать добротную накидку для молодого княжича, золото–винную, с соколом в самой серединке. Юркеш прислал ей взамен шкатулку самоцветов, а накидку так и не надел ни разу.

Время текло рекой, Ольшанка грустнела. Кому тут нужна чужеземка? Даже служанки – и те шептались за спиной, кривили губы и качали головами. Не от хорошего житья она стала прибегать к ворожбе – и та показывала ей многое. Сквозь стеклянную гладь княжна видела, как светятся глаза Юркеша, когда он читает и пишет письма. Так Ольшанка узнала секрет своего наречённого, о котором догадывались, разве что, близкие друзья.

Полюбилась Юркешу ведьма из дикой чащобы – места, богами и людьми забытого. Лесовик, с которым Ольшанке кое–как удалось переговорить, скривился и признался, что на княжиче уже давно лежит древний приворот. Закружила деревенская девица молодую голову, да так, что не распутаешь узлы. Неудивительно, что Юркеш не смотрел на Ольшанку, а после Самхейна и вовсе переменился, стал угрюмым и грубым.

Не хотелось чужеземной княжне уступать какой–то ведьме без роду и племени. Но ворожить надо было с толком, иначе можно было загубить обе души – и свою, и княжича. К первой бабке ходить нельзя – пришлось пустить слух, будто хочет она новые румяна, чтоб лицо сияло, как наливное яблоко, и пусть лучшие чародеи приходят, собираются и творят. Кроме них, никто тут не справится.

На Ольшанку смотрели ещё кривее, но махнули рукой, мол, что взять с капризной княжны, привыкла купаться в золоте и пахучих мазях. Никому даже в голову не пришло, что вечно тихая Ольшанка может что–то замышлять. Очевидно, что всерьёз её не сильно воспринимали.

Пока чародеи стекались к терему, стоящему прямиком посреди степей, Ольшанка думала и не прекращала следить за Юркешем. Наконец, тот признался ей, что старый князь заболел, а Ягрэн, изгнанный братец, начал созывать войска. Не хотел последний, чтобы степное княжество отошло младшему.

Ольшанка в этом его поддерживала, хоть и не знала, за что князь изгнал Ягрэна. Слухи ходили разные: злые языки болтали, будто Ягрэн никогда не слушался отца и рос скудоумным мальчишкой, наравне бегал с мавками, знавал полуденниц по именам и приглашал за стол лесовиков и прочую нечисть. В общем, путался с лихой силой и всегда спорил со старым князем. Вот и не выдержало отцовское сердце – прогнал он Ягрэна и сделал наследником Юркеша. Только Ольшанке казалось, что оба сына запутались, как в паутине, и не знают, как из неё выбраться.

Княжна погладила пшеничную косу и поправила яркий кокошник. Ей было всё равно, за кого идти, лишь бы княжество процветало и князь не глазел на других девиц. Ягрэна она никогда не видела, но не всё ли равно? Юркеш статен, да душой мал, иначе не позволил бы себя околдовать вот так просто.

Каждый день Ольшанка принимала у себя чародеев и ворожей. Одних в лохмотьях, других в парче, третьих – в плащах из неведомой ткани. И с тех пор ей начала сниться жуть, будто что–то зарождается в лихой чаще и вот–вот норовит перешагнуть сквозь Пустошь, а княжество полыхает пламенем. И лежит её княжич со стрелой в спине, а сверху кружит вороньё.