Княжич степных земель

Чайковская Диана

Навий мир шептал об одном: бежать подальше от чащи, греться у костров или в тёплой избе и встречать зиму рядом с живыми. Может, и лихо их стороной обойдёт, кто знает. С тем, что затаилось глубоко внутри леса, под корнями деревьев, Зулейка не хотела иметь ничего общего. Следовало бы оповестить остальных, только как? Назад она не повернёт. С другой стороны, они неглупы, могли догадаться сами. А если нет?

Как только они с Лыцком найдут пристанище, Зулейка обязательно отправит в господарский дом весточку через духов. Обращаться к служителям нави ей, простой смертной, не следовало бы, но пусть будет так, хотя бы для очистки совести.

Яремче пах потом,

сталью и хлебом, и тут–то до Зулейки дошло: вот он, первый встреченный ими человек, из плоти и тёплой крови. Этот незнакомец показался ей таким живым, что чародейка едва не кинулась к нему в объятия. Яремче шёл по морозной и чёрной земле, и Зулейка поневоле залюбовалась им. Да, он некрасив, вряд ли богат, но он всё–таки самый настоящий человек, и это уже многое значило.

– Совсем одичала, сестрица, – тихо цокнул Лыцко. – Будут ещё люди, и немало.

Зулейка улыбнулась, прогнав из головы мрачный сон. Люди – это тепло. Пусть перемешанное с ложью и дёгтем, но всё же тепло, И Жизнь. В разы лучше, чем цепкие руки Морозной Матери и неживой взгляд старого чародея. Прав был Лыцко: мрачные времена остались позади, как и лес с его тайнами и семенем под тяжёлыми корневищами. Впереди у них – вольная степь с кочевниками и княжествами. И в этот мир они пришли сами, на собственных ногах, без всякой чародейской силы.

IV. Ворожба на мёде и крови

1.

Огарок догорал, оставляя после себя капли воска. Ольшанка умыла лицо колодезной водой и прогнала служанку. Пусть говорили о ней недоброе и наговорят ещё много, только Юркеш не лучше. Уже два дня прошло с тех пор, как он привёл в княжеский терем ворожею со страшными болотными глазами. Она словно дразнила Ольшанку злорадной усмешкой, а вместо ярких камней вплетала в волосы птичьи перья. Не нравилось это ни молодой княжне, ни слугам, ни советникам старого князя. Хуже ли безродная дикарка чужеземки? Ольшанка не знала ответа, но на сердце лежала тяжесть. Горечь и обида глодали её тело изнутри.

Не будет этой девки рядом с Юркешем! Сгинет в чародейском пламени, хоть вместе с наречённым, хоть одна. Ольшанка сделала всё так, как ей велели: вышла из терема в полночь и прокралась к ближайшему перекрёстку со свечой в руке. Полевые колосья шумели, морозный ветер холодил кожу. Страшно было княжне. И неуютно в одной нательной рубашке. Вдруг увидит кто? Стыда не оберёшься. Впрочем, с ворожбой шутки плохи: кто знает, что было бы, если бы Ольшанка нарушила указания старой ворожеи.

Она встала посреди перекрёстка, прижала пылающую свечу поближе и принялась нашептывать:

– Вы, бродящие повсюду, заберите Марену–птичницу из княжьего терема, наденьте ей мешок на голову, и пусть катится по всем дорогам, да покоя себе не найдёт. Пусть будет так, и только так. Истинно! – одним движением Ольшанка погасила свечу и поставила на дорогу котомку со снедью.

Ворожея говорила: угощение должно быть щедрым, от сердца. Молодая княжна постаралась на славу – в котомке были куски мяса, квас, хлеб, наливные яблоки и стакан сладкого мёда. Оставив подношение, Ольшанка побрела обратно к терему, не оглядываясь и не разбирая дороги. Сердце колотилось, кожа заледенела. Она была сама не своя то ли от страха, то ли от осознания, что пришлось прикоснуться–таки к миру иных.

Ольшанка не помнила, как добралась до своих покоев, накинула одеяло и уснула. Последующие три дня она провела в бреду. Княжну знобило, холод вился по телу, а перед глазами всплывал то Юркеш, то безродная девка, то страшные и неведомые лица. Её наречённый так

и не заглянул к ней – лишь присылал пару раз слугу, чтобы узнать о здоровье. Не было Юркешу дела до неё, и это продолжало колоть Ольшанку.

Зато нашёлся и ещё кое–кто. Сокол Ягрэна влетел к ней прямиком в светлицу, распугав служанок. Второй княжич выражал ей почтение, а ещё писал, что волнуется о ней и спрашивал, не нужна ли помощь. Ягрэна Ольшанка не знала, слышала кривотолки. Она откинула липкую прядь и села в постели. Сокол смотрел на неё прищуренными глазами.

– Спасибо, – княжна, кажется, впервые улыбнулась. Вышло слабо. – Я не забуду.

Она обязательно напишет Ягрэну, как только спадёт жар, а после проведает Юркеша и напомнит ему, что он всё ещё её наречённый. Если, конечно, он останется жив.

2.

Страшную женщину видела Зулейка во сне. Красивую, с пшеничными локонами, белолицую и богатую. Но глаза её сверкали болью и злобой, а на сердце лежала большая печаль. Ясноокая и молодая, она ворожила на перекрёстке, призывая жуткие силы, чтобы сгубить свою соперницу. Имени Зулейка не расслышала, но пожалела обеих. Горько, когда роскошные губят свою душу ради мелочного вместо того, чтобы залечивать боль. Что–то лихое гнало их на перекрёстки и вынуждало обращаться к иным. Те, впрочем, только радовались. Зулейка ощущала, как навий мир потирал руки, хоть и озирался с беспокойством по сторонам, словно боялся чего–то.

Им понадобилось два дня, чтобы достичь степного княжества. Одного из. Здесь всё пело и говорило о жизни. У замерзающей речки носились дети, женщины днём сушили одежду и жаловались друг другу, что зимой придётся чаще убирать дома и делать подношения духам, чтобы оберегали от слуг Морозной Матери.

В перелеске собирали грибы, вынося по несколько корзин. В стороне доспевали самые поздние ягоды. Зулейка улыбалась всякий раз, когда ей на пути попадался ребенок, старик или кто–то в самом соку. Она не без восхищения смотрела на разряженных девушек и коренастых юношей, которые хвастались перед друг другом, перетаскивая толстые брёвна. Откуда–то потянуло запахом железа. Так Зулейка поняла, что в деревушке находится маленькая кузня. Удары молота о сталь манили даже детей. Да, здесь хотелось петь, виться между людьми и впитывать Жизнь.

– А где твой княжич? – поинтересовался Лыцко.

– Так мы ж не дошли ещё, – Яремче пожал плечами. – Он в Липках, а тут деревня, понимаешь ли.

Если это только начало, то что же будет дальше? Зулейка боялась представить более людное место с теремами из резного дерева. Но до чего же было любопытно! Хотелось нестись туда, несмотря на усталость, но Яремче и Лыцко решили отдохнуть, тем более, что нашлись хозяева, готовые предоставить и ночлег, и сытный обед, и даже лошадей. За последних, правда, пришлось приплатить, но Яремче договорился сам.

– Сегодня я вам, а завтра вы мне, – он подмигнул Лыцку. – Мой княжич щедр, в отличие от своего брата.

И сказал это нарочито громко, чтобы окружающие услышали. Зулейка сразу поняла, что между княжичами кто–то посеял раздор. Ей не рассказали деталей, но сердце уже чуяло недоброе. Будь её воля, она бы посмотрела на дивный город и вернулась бы в деревню, чтобы собирать грибы–ягоды в перелесках и слушать собачий лай.

Яремче и Лыцко привели её в избу. Местный господарь распорядился, чтобы им подали мясной похлёбки и по куску хлеба. Зулейку не смутили грязные лавочки, остатки крошек на столах и не стихающий гомон. Похлёбка показалась ей удивительно вкусной, хотя Бажена и Грицай готовили в разы лучше.