Княжий пир

Никитин Юрий Александрович

— Утопнет твоя цветная ворона, — сказал один из купцов знающе.

— Рыбий корм, — добавил другой.

А таможенник повертел головой:

— До чего же додумаются, только бы не платить пошлину!

Опытный, как жук, битый жизнью и властями, он ни на миг не поверил, что попугай в самом деле полетел в страну варваров.

Плотная толпа несла Залешанина от причала, потом поредела, но он двигался куда и все, далеко впереди вырастает высоченная стена из белого камня. Там чернеют раскрытые врата, туда прут…

Без Петьки все же сиротливо, но если самому негде приклонить голову, то за что птаху

мучить? Хватит и того, что после привольной жизни у Тернинки хлебнул горя с кобзарем. Конечно, каким уверенным и умным чувствовал себя рядом с говорящей птицей!

К воротам подходил оглушенный и потрясенный их огромностью, непомерной высотой городской стены. Его толкали и ругались, прет варвар посреди людского пути, из каких только дремучих лесов такие дикие выходят, такой если не сгинет в первые же дни, то наверняка станет военачальником или важным государственным человеком: там все дикие, злые, пришлые…

А Залешанин ощутил, как тело осыпало морозом. Еще не понял причину, но сердце затрепыхалось в предчувствии беды. Подошел ближе, разглядел исполинские врата во всей чудовищной красе и мощи: из толстых дубовых плах, все оковано железными полосами, есть еще медь и серебро, даже золото, но явно для пышности, величия, хотя и так уже боролся с желанием снять шапку, которой нет, поклониться такому чуду.

Еще и еще пробежал глазами по створкам, для этого приходилось стоять как дурак и вертеться из стороны в сторону, но… где щит?

От врат за ним наблюдали три рослых широких стража, увешанных железом, как боевые кони. Один кивнул другому, тот отмахнулся, лень выходить из тени на солнцепек, а третий насмешливо гаркнул:

— Эй, дурень в лаптях!.. Да какие это сапоги, это лапти… Голова отломится, так задирать!

Залешанин обрадовался, услышав знакомую речь, хотя и немножко чудную:

— О, земляк! Ты из Киева или Новгорода?

Страж хмыкнул:

— А это где?

Залешанин опешил:

— Ты что, не слыхал о Киеве?

— О Вавилоне слышал, — ответил страж еще насмешливее, — о Риме тоже слыхивал… А Киев поболе Рима?

Залешанин наконец уловил насмешку:

— Поболе. Рим — это так, курятник рядом с Киевом. Ты откуда?

Страж ответил гордо:

— Из великого и славного Бранибора, стольного града доблестных лютичей! Это великое государство, великий народ, которому осталось лишь добить проклятых бодричей, что вкупе с проклятой Германией… есть такая поганая страна по ту сторону Лабы, они ее зовут Эльбой… Когда мы разделаемся с бодричами, то растопчем Германию, чтобы миром правило только великое государство лютичей!.. Тогда ты придешь поклониться вратам нашего града Бранибора!.. А сейчас пока давай ищи счастья в этом… Град богатый, дураков много. Есть где поживиться.

Залешанин слушал ошалело, но, когда ощутил, что в простую голову столько не влезает, спросил почти умоляюще:

— А пошто нет щита? Грят, наш великий князь повесил на сии врата.

Страж с сомнением покачал головой:

— Щит? На врата? Не было, иначе бы я увидел, когда вешали. Или это было не в мою смену…

— Не нынешний князь, — объяснил Залешанин жалко, — а из старых… Это давно было.

Страж хмыкнул:

— Ежели давно, то его уже и муравьи съели. Тут водятся особые муравьи, их белыми кличут, хотя они вовсе не белые и не муравьи…

Дерево грызут, как зайцы морковку! Что угодно сгрызут. Даже тебя…

— Так они ж грызут дерево, — поймал Залешанин его на брехне.

— Верно, — согласился страж. — А ты не дерево?.. А я гляжу, дуб дубом…

Залешанин потоптался в замешательстве, но, как ни кричи в Киеве, что щит на вратах Царьграда, все же отсюда виднее даже дураку, что щита нет. Страж смотрел насмешливо, дурака видно издали, и Залешанин с усилием напустил на себя беспечный вид:

— Ну да ладно… У меня и без того дел в Царьграде хватает.

— Знамо дело, — поддакнул страж. Глаза его смеялись, но говорил он серьезно. — Сразу же за городскими воротами налево неплохой бордель для варваров. Чуть дальше — бордель для местных солдат, там чуть получше. Ну, если пройти два квартала по улице, там будет постоялый двор, а при нем знатная корчма, где еще дня не прошло без знатной драки!.. Туда все наши ходят, когда надо кровь разогнать… Девки там тоже знатные, но драки — лучшие во всей северной части города!.. Рекомендую.

Залешанин спросил в замешательстве:

— А… эти… базары, рынки?..

Страж оглядел его с головы до ног, посоветовал дружески:

— Да брось… Видно же, какой из тебя купец. Если в самом деле унаследовал отцовы деньги, то лучше пропей, все же на дело уйдут, чем у тебя сразу здешние умельцы все выгребут, а купишь воздух…

— Пошто так? — пробормотал Залешанин.

— Рожа у тебя больно уж торговая, — объяснил страж любезно. — Дурака сразу видно! А с деньгами дурак, так это всем дуракам дурак. Сами по себе деньги еще никого не делают дураком, они только выставляют дурака напоказ.

Залешанин шагнул в ворота, оглянулся:

— В какую сторону, говоришь, постоялый двор?..

Страж отмахнулся:

— Налево. Сразу за городскими воротами.

— Но там какой-то базар… — пробормотал Залешанин.

— Базар? — удивился страж. — А где ж ему быть? Это ж беднота, которые не могут заплатить налог в городских вратах. Вот и торгуют в предместье… отседова до городских врат Царьграда… Это не базар, а так… базарчик. Базарчишко. Настоящие базары — внутри!

Залешанин пошатнулся. Подъезжая к Киеву, всякий раз видел по обе стороны дороги жалких селян, что не могли заплатить пеню за проезд, потому торговали вне городских стен в надежде, что кто-то из проезжающих купит их жалкое тряпье, шкурки или бочонок меду. А все остальные проезжали в Киев, где вольно и богато располагались на его обширных базарах…

— Так это… — спросил он осевшим, как глыба серого снега под лучами солнца, голосом, — так это… не врата Царьграда?

Страж удивился:

— Разве не видно?.. Врата во-о-о-он там! Вишь, белеет? То и есть городская стена. Там сам Царьград. Если ваш князь не последний дурак… что удивительно, раз не из лютичей, то свой щит повесил бы там…

Залешанин на подгибающихся ногах поплелся через ворота. От человечьего гама звенело в ушах, в глазах плавали цветные пятна, слишком все пестрое, яркое, солнце светит как озверевшее, будто все лето хочет вместить в один день, народ мелкий, но быстрый, как тараканы, только галдят, как галки на дохлой корове, хватают за стремена, попону, даже за узду, суют цветную паволоку, здесь почему-то именуемую шелком…