Княжий удел
Шрифт:
— Да будет на это воля Божья… — смирился Василий и шагнул из церкви вслед за Никитой.
На дворе стояли бояре в одних рубахах, а отроки, красуясь друг перед другом, примеряли соболиные шубы с чужого плеча.
— Чем же вы лучше разбойников? — укорил Василий. — Почему с моих бояр шубы поснимали?
— Будешь попрекать, так мы с тебя и шапку снимем! — пригрозил Никита. — Что стоишь? К саням иди!
— К которым? — спросил государь.
— Аль не видишь? Думал, что Дмитрий Юрьевич велит для тебя тройку запрягать? Невелик чином, и в холодных санях прокатишься. Эй, отрок, брось на сани сена!
— Может,
— Да не для Васьки, дурная твоя башка, для чернеца, что рядом с ним поедет. Охранять его будет, не ровен час, и сбежать может.
Подошел чернец огромного роста. По всему видать, схимник, ряса на нем старая и грубая, а под ней голое тело. Ветхая одежда не грела в мороз и парила на солнце. Кожа у монаха дубленая, привыкшая и к холоду, и к зною.
— Ты прости, государь, стеречь я тебя приставлен. Вины здесь моей нет. Что мне сказано, то я и делаю. Потому и схиму на себя взял. А ты меня не признаешь, князь?
— Нет, не признаю.
— Я тот чернец, что присоветовал тебе в Москву покаянным входить.
Присмотрелся Василий и узнал свою совесть.
— Чего уж теперь.
Монах швырнул охапку сена на снег.
— Если государю не пристало на мягком ехать, то мне-то зачем? Авось не замерзну! Трогай, возница, государя Шемяка дожидается.
Никогда для московского князя Василия дорога не была такой длинной. Бывало, быстро добирался до Троицы и верст не замечал, а сейчас уже все успел передумать, обо всем поразмыслить, а дороге и конца нет. Чернец сидел напротив и угрюмо молчал. Легкой поземкой забросало рясу, а зад, казалось, на морозе пристал к саням. Сидел монах, не шелохнувшись, и тоже думал о чем-то своем: возможно, о похороненной мирской жизни, а может быть, готовил свою плоть к новым испытаниям. Василию подумалось: ведь ни Иван Можайский, ни Никита не вспомнили о его сыновьях. Не догадывались, что Иван и Юрий с отцом в монастырь поехали. Монахи строго стерегли государеву тайну, что ж, и на том спасибо.
Какой ни долгой была дорога, но Москва появилась внезапно. В эту ночь она показалась Василию Васильевичу чужой. Неласково встречала вотчина. Угрюмо вокруг, и башни выглядели темницами. Чернеца совсем не было видно во мраке, и только недобро светились глаза.
— Вот и приехали, князь. Ты уж не обессудь, что стражем при тебе был. А ведь это наша не вторая встреча. Коломну помнишь, когда Юрий тебя удела лишил?
— Как же такое забудешь.
— Так вот, я и там тебя сторожил…
— Кто у ворот? — послышался голос начальника караула.
— Князя везем, Василия, — был ответ. — Ко двору московского князя Дмитрия Юрьевича.
Ворота отворились, и возница, продрогший в дороге изрядно, прикрикнул нетерпеливо на лошадь:
— Что стала? Копыта примерзли? Топай давай!
Лошадка шумно выдохнула клубы пара и понуро поволокла сани великого князя в неволю.
Дмитрий Шемяка был на Поповкином дворе.
Михаил Алексеевич принимал Дмитрия как великого князя — кланялся до земли, целовал руку, а девкам своим велел прислуживать и глаза на князя беззастенчиво не пялить. Дочки у боярина Михаила Алексеевича удались на славу — одна краше другой! Обе высокие, толстые косы до самых пят. Лицом белые, а чернющие глаза словно угольки жгли.
Дмитрий пьянел все более. Да и было от
Дмитрию приглянулась старшая дочка Михаила Алексеевича — девка пышная, сдобная, мимо проходила как пава, походка плавная, бедрами покачивает, грудь высокая, что тебе каравай хлеба.
На дворе уже была глубокая ночь, самое время идти в свои хоромы, но Дмитрий Юрьевич не торопился. Наклонилась девка, отвечая поклоном на похвалу князя, косы до полу упали.
— Боярин, — подозвал к себе Дмитрий Михаила Алексеевича, — домой к себе я не пойду. Поздно уже, думаю, ты меня не выставишь.
— Разве бывало такое, чтобы боярин выставлял великого князя!
— Земли-то у тебя много?
— Пять сел, — гордо отвечал боярин. — Самое большое из них Клементьевское. Под Тверью все они. Я ведь из тверских бояр, государь.
— Не забыл. Хочешь, Михаил Алексеевич, две деревни в кормление получишь? И не где-нибудь, а под самой Москвой! Со стольными боярами в чине сравняешься.
— Как не хотеть! — опешил от такой милости Михаил Алексеевич, подливая в стакан князю белого вина.
— Дочка мне твоя старшая приглянулась… Кажется, ее Настасьей звать.
— Настасьей.
«Стало быть, и эта Настасья, — подумалось Шемяке, — может быть, так же и в любви понимает».
— Пусть перину мне постелет, да помягче! Притомился я малость, спать хочу.
Видать, и вправду о Шемяке молва ходит, что до баб большой охотник.
— Куда льешь, дурья башка! Не видишь, край уже, — укорил Дмитрий Юрьевич, смахивая с кафтана вино. — Ну так что скажешь, боярин? Или чести не рад? А может, ты московского князя отказом хочешь обидеть?
Последние слова прозвучали угрозой. О Дмитрии Шемяке говорили разное. В городе сказывали, что приглянулась ему как-то жена боярина Бобра, так он того к татарам в Большую Орду послом отправил. Там его живота и лишили. После чего к жене-красавице его заявился. Она окаянного отвергла и, простоволосая, через весь двор бежала, спасаясь. Догнал ее Дмитрий и мечом посек.
— Видать, ты от счастья совсем онемел, боярин. А может, не рад ты?
— Рад, государь! Конечно, рад! — Михаил Алексеевич старался не показать своего огорчения. — Вот только не знаю, как дочери об этой чести сказать.
— Ты отец, тебе и говорить. Хотя постой!.. Я и сам могу попросить Настасью перину постелить.
Шемяка поднялся с лавки и сделал шаг к женской половине дома.
— Постой же, государь! Постой, Дмитрий Юрьевич, — запротестовал боярин. — Я сам дочке об этой радости сообщу!
Михаил Алексеевич переступил порог девичьей.
— Пошли прочь! — прикрикнул в сердцах боярин на дворовых девок, которые тотчас разлетелись птахами в стороны. — Оставьте меня с дочерью… Прости меня, боярышня, прости, дочь, — упал Михаил Алексеевич перед девицей на колени. — Князь Московский Дмитрий просит, чтобы ты ему перины стелила. Коли откажешь, погубит он весь наш род, а нас со двора выставит. Коли согласишься, в роскоши да богатстве заживем. Еще два села в кормление отдаст, так я те села в приданое тебе отдам. Против такого богатства ни один парень не устоит!