Княжий удел
Шрифт:
Отец Иона сидел напротив Дмитрия. Владыка еще не отошел от жару: лицо его оставалось красным, а на лбу крупными каплями выступил пот, нательный крест пристал к груди, и цепь плотной удавкой окутала шею.
— Так и быть, слушай, отец Иона, — хлопнул себя по колену Шемяка. — Хотел бы я, чтобы ты в Муром поехал и взял бы у князей Ряполовских детей Василия. Пожаловать их хочу.
— Пожаловать, стало быть, хочешь?.. — глянул на московского князя епископ. — Только стоит ли тебе верить, князь? Крут ты. Вон давеча рассказывали, что повелел священника с моста спихнуть, насилу и выплыл, бедняга! А на дворе своем монахов розгами лупишь.
— Было все это, — смиренно принял упрек владыки Дмитрий Юрьевич. — Только ведь в том я уже покаялся. Почему же ты не говоришь еще того, что пожертвования я на церковь немалые делаю и соборы мурованные на свои деньги ставлю? Я ведь священника поделом наказал, ругался матерно на дворе, хуже пса бродячего. Неужели эту малость мне Бог не простит?
— Сам уж ты больно чист! — возразил владыка Ростовский.
— Ясное дело, грешен и поганен я, — охотно соглашался Дмитрий Юрьевич. — Только ведь я князь! С моих уст и бранное слово может невзначай слететь и поганым не покажется. А попу-то святость блюсти пристало! Но не об этом мы говорим, владыка, хочешь, крест поцелую, что детишек Василия не трону?
— Не надо целовать, поеду я к Ряполовским, передам, передам твой наказ, — согласился вдруг отец Иона. — А сейчас пусть квасу мне принесут, больно он у тебя приятен.
— Эй, квасу несите! — распорядился Шемяка. — Владыку сухота одолела. Если уважишь мою просьбу, отец Иона, на дворе московском митрополитом оставлю!
У Дмитрия Юрьевича епископ погостил еще два дня: пил сладковатый квасок, парился в баньке, служил вечернюю службу в домовой церкви и тешился с великим князем в долгих разговорах, наставляя его на путь истины. Уж больно много нехорошего стали поговаривать о московском князе, а весть, что он выколол глаза брату, удивила даже чернь.
И Василия Васильевича, князя бедового, прозвали в народе Темным.
Дмитрий Юрьевич терпеливо выслушивал назидания отца Ионы: обещал в меру пить хмельное вино; девок обязался не портить; слова матерные говорить только по злобе, а не забавы ради; мяса в пост не есть; песен срамных не петь и плясками бесовскими не развлекаться.
Дмитрий Юрьевич смиренно сносил упреки и терпеливо дожидался отъезда епископа, а когда возок владыки миновал Спасские ворота и пушка на прощание выстрелила, Дмитрий Юрьевич тотчас скинул с себя личину и, крикнув боярина Ушатого, повелел:
— Зови ко мне в горницу скоморохов да девок-шутих! И пусть хари наденут посрамнее, посмеяться хочу! Пусть до утра пляшут и песни поют. Скажи им, что пива будет вдоволь и вина белого! Ой, уморил меня владыка ростовский своими разговорами, надумал чернеца из меня вылепить! Но разве черта заставишь ладан вдыхать?
Тяжело расставался с Москвой ростовский владыка Иона. Вроде бы и немного пробыл, а привык. И размахом Москва пошире будет, и соборов понастроено поболее, чем в удельных городах, только там и должен быть митрополичий стол. Дорога развеяла грусть отца Ионы, и он с интересом посматривал по сторонам, узнавая знакомые места. Еще три десятка лет назад, проезжая этой дорогой, он видел только дремучий лес, который сейчас поредел. В разных местах теперь можно рассмотреть засеянное поле, на котором уже пробивались зеленые ростки яровых. Раньше места эти были дикими, разве что иногда среди деревьев
В одном месте владыка увидел, как водили хоровод девки, песни пели. А рядом парни игры затеяли, видать, удаль молодецкую показывали. И сладко защемило в груди у Ионы — вспомнилась юность. Вот такой же он был бестолковый, когда впервые девку отведал — сграбастал ее ручищами, а она, дуреха, глазенками хлопает, под ласками вздрагивает и только раз из себя и выдавила:
— Не надо…
Да чего уж там! Есть что вспоминать, не всю жизнь кадило в руках держал. И поганым был, и грешил понемногу, только будто все это в другой жизни происходило. И сам, задрав штаны, через огонь сатаной прыгал.
На пути попалось большое село, дворов эдак четыреста. Издалека виднелась церквушка; наверно, звонарь узнал владыку и ударил запоздало в колокола. Голос у колокола оказался басовитый, разнесся звон над лесом, будоража Божью тварь.
В селе отец Иона не остановился, даже не вылез из повозки, слишком путь далек, перекрестил издали толпу крестьян и поехал дальше. А за селом поле — гладенькое, словно ковер тканый. Из зелени синие глаза васильков выглядывают. И уж совсем диковинное зрелище: на вспаханной полосе, подняв голову кверху, стоял тур. Зверь тревожным взглядом провожал повозку епископа. Тур был крупный, рога огромные, но, видно, и его не миновало зло — на мускулистой шее большой кривой шрам. Махнул бык хвостом и, наклонив тяжелую голову, повернул к лесу.
Дорога уводила отца Иону все дальше и дальше к Мурому.
Князья Ряполовские встретили владыку с почтением: хозяйская дочь вышла с хлебом-солью, а сам Никита Ряполовский на подносе держал чашу с вином.
Отломил ломоть хлеба владыка, посолил его круто да и проглотил, не мешкая. От хмельного зелья тоже решил не отказываться — разговор предстоит долгий, и не следует его начинать с отказов. Запил он соленое сладким и по красному крыльцу поднялся в хоромы князя.
Ростовского владыку уже дожидались — в светлой горнице накрытый стол, на котором пироги да снедь разная. Ишь ты как оно получается, каждый его на свою сторону тянет. Только он всегда сам по себе. На то только и слуга Божий.
Расселись гости. Пили вина и квас, шестой раз сменили блюда, а о делах и слова не сказано. Наконец отодвинулся отец Иона от стола, ослабил пояс, который начинал стеснять распиравшее от обильного угощения брюхо, и заговорил о главном:
— Послан я к тебе, Никитушка, московским князем Дмитрием Юрьевичем… — Заметил отец Иона, как скривилось лицо князя, а лоб прорезала глубокая морщина.
— Слушаю тебя, владыка.
— Просит он дать на его попечение детей Василия Васильевича. Обещал их пожаловать, а великому князю Василию вотчину дать достаточную.
Мясо было постное и соленое, и владыка почувствовал, как горло одолела сухота, он взял со стола кувшин и выпил до капли.
Князь Ряполовский терпеливо дожидался, пока Иона утолял жажду, внимательно наблюдал, как двигается его острый кадык, проталкивая в бездонное брюхо епископа питье.
— Не могу я так сразу дать ответ, отец Иона. Подумать нам надо, — засомневался князь.
Владыка поднялся из-за стола:
— Слово свое даю, что возьму детей на свою епитрахиль и беречь их стану. Завтра за ответом явлюсь.