Княжна Тараканова: Жизнь за императрицу
Шрифт:
Алексей расхохотался при сведении о том, что ужасный мужик Пугачев, кровью заливший Урал и Сибирь, оказывается, не кто иной, как «князь Разумовский»! Но смех тут же сменился негодованием. Мало того, что наглость неслыханная, так еще и несусветная глупость! И все послание – дерзкое предложение ему, графу Орлову, победителю при Чесме, перейти на сторону какой-то самозванки!
Но больше всего возмутили Орлова призывы к его долгу, чести, славе (такими словами швыряется!) и уверение, что задуманная авантюра пойдет на благо «разоренного Отечества». Что продиктована она «стремлением чувствительного сердца». «Отечество» поминает, а
– Знать бы, кто такая… в бараний рог бы свернул!
Швырнул письмо на стол. Походив немного по комнате, поостыл и стал размышлять.
Это нелепое послание не было дурной и опасной шуткой. У сей «принцессы», видимо, неглупые союзники. Стала б она ему так прямо писать, если бы не знала, что положение Орловых при царском дворе пошатнулось? Кто-то осведомляет ее, кто-то, прекрасно знающий положение дел в России. Да, они могут рискнуть, полагая, что он, Алексей, разобиженный на царицу, так сразу и кинется на приманку, чтоб лишь отомстить Екатерине за «отставку» брата Григория. Иначе бы не обещала ему самозванка в конце письма свою защиту!
«Французы! – решил он. – Французы или поляки».
Видимо, прав он оказался, подозревая, что и в самой пугачевщине без сих врагов не обошлось. О том писал и Екатерине. А теперь вот, пожалуйста! Алексей Григорьевич почувствовал, как остывающий гнев сменяется глубокой тревогой. Он, столько сил положивший, проявивший много изобретательности недюжинного ума, чтобы внести свою лепту в нынешний славный мир, был уверен, что новая беда грозит не только престолу – всей империи! Потому что ослабла страна от войны, потому что шатание в ней великое. Нет, надо действовать скоро и решительно, не дожидаясь даже указаний из столицы.
«Пугачев, – вновь подумалось. – Пугачев…»
Алехан кликнул секретаря и приказал:
– Ошерова ко мне!
– Прости меня, голубчик, – начал граф, когда Сергей появился в его кабинете, – больно мне самому твою рану тревожить, но иначе не могу. Порасспросить мне тебя кой о чем надобно, дело великой важности.
– Всегда к услугам, Алексей Григорьевич.
– Присядь, потолкуем. Давно я не был в России, что там делается – своими глазами не видал. А тебе Господь испытание дал – ты в руках разбойников побывал и живым от них вышел. Не наблюдал ли среди них чего, что могло бы указывать на существование влияния иноземного, французского или польского?
– До того ли мне было, – вздохнул Сергей. – Нет, ваше сиятельство, ничего такого, одни мужики обезумевшие. Горе и кровь. Лютость. Ничего не помню больше.
– Взгляни-ка сюда! – Орлов показал другу начало письма «принцессы». – Что о сем думаешь?
Сергей сразу выхватил взглядом несколько строк, побледнел и ахнул:
– Это она!
– Что такое? – изумился Орлов.
Сергей молчал, уронив лицо в ладони.
– Что, Сережа, – взволновался граф. – Что? Говори!
– Княжна Тараканова… – выдавил Сергей.
– Тараканова? Постой… – цепкая память Орлова удерживала многие мелочи, каковые он и извлекал в нужные моменты. – Это княжна Тмутараканская что ли, о которой ты плел мне когда-то, помнится, в зело пьяном виде? Ну, выкладывай!
Сергей, совершенно убитый, нехотя, но довольно искренне поведал Алехану о принцессе Августе. Не утаил и о своей поэтической любви.
– Да, брат! – присвистнул Орлов. – Дела! Но что-то не клеится, голубчик. Никак не вяжется ангел
– Опознаю, – прошептал Сергей, низко склонив голову.
– Да-а! – Орлов встал, нервно прошелся по комнате взад-вперед. – Мало нам одного Емельки-самозванца! Ну, ничего. Не на такого напала, глупая баба! Покровительствовать мне вздумала! Экая дрянь… Сережа, на тебе лица нет! Иди, выпей красного и спать ложись. Не кручинься, на Бога положись. Ступай, братишка, ступай…
Едва ушел Сергей, Орлов кинулся к письменному столу, схватился за перо.
«Желательно, всемилостивейшая государыня, чтоб искоренен был Пугачев, а лучше бы того, если бы пойман был живой, чтоб изыскать чрез него сущую правду, – принялся набело строчить Екатерине. – Я все еще в подозрении, не замешались ли тут французы, о чем я в бытность мою докладывал, а теперь меня еще более подтверждает полученное мною письмо от неизвестного лица…»
Негодование, переполнявшее его, излилось с кончика пера: «Есть ли этакая или нет, я не знаю, а буде есть и хочет не принадлежащего себе, то б я навязал камень ей на шею да в воду…»
Тут он остановился, бросил перо.
– Нет, – бормотал, – надо действовать, действовать самому, не ждать указаний из Петербурга! Так и время можно упустить…Что за птица? Кто за ней стоит? Пошлю верного человека на розыски!
И он приписал:
«И мое мнение, буде найдется такая сумасшедшая, тогда, заманя ее на корабли, отослать прямо в Кронштадт, и на оное буду ожидать повеления…»
*
…Пугачев был разбит! Теперь можно было спокойно пожинать плоды мира с Турцией.
Взятые русской кровью земли Новороссии получили рачительного хозяина. Григорий Александрович Потемкин, поэт и музыкант, обладал богатым воображением, причем в той счастливой мере, что позволяет политическому деятелю не увлекаться несбыточным, но и не сводить государственную работу лишь к сухим расчетам да умственным выкладкам над картой. Верный сподвижник Екатерины до кончиков ногтей был одним из тех, кого позднее назовут романтиками, а во все века отношения общества к романтикам было одинаково: в лучших случаях их не понимали, в худших – презирали. Но Потемкин уже видел на землях, добытых русским оружием, вознесенные в диких степях цветущие города, он видел, как наполняет соленый ветер тугие паруса молодого южного флота! Турция, оскорбленная, побежденная, униженная, бурлила негодованием. И Екатерина, и Потемкин понимали: зализав раны, сей пес вновь ринется на Россию с раскрытой пастью. Более всего терзала Порту независимость Крыма. Не допустить или оттянуть, сколь возможно, новую войну – вот еще важнейшая задача. И она во многом зависит от Потемкина. Да и мало ли еще забот…
Был воскресный день. В придворной церкви шла литургия. Григорий Александрович молился искренно, истово, призывая на свои дела благословение Господне, и в порыве благодарного чувства к Всевышнему встал на колени, не замечая, как вокруг стали насмешливо переглядываться, а то и похихикивать. В отдаленных рядах зашуршал шепоток.
– Вон как грехи-то замаливает! Циклоп одноглазый, – шепнула одна дама другой. Она простить не могла, что царицын любимец никак не откликнулся на ее вполне определенные намеки и желания. – Знать, есть что замаливать…