Княжна Тараканова: Жизнь за императрицу
Шрифт:
Русская эскадра стояла в Ливорно, готовая в любую минуту выйти в море, но пока этого не требовалось, а городу стоянка приносила большую прибыль. Это только усиливало восхищение итальянцев присутствием у них русского графа с его победоносной эскадрой.
Сергей просил Орлова рассказывать о Чесменской битве, а сам, словно прорвалось что-то внутри, в ответ говорил и говорил о войне, о сражениях, о своих гусарах и вдруг неожиданно беззвучно расплакался. Это были первые животворные, облегчающие душу слезы за долгое время. Орлов все понял, обнял
– Ничего, – говорил он, – все еще будет хорошо, Сережка. Бог не оставит.
*
Потемкин оказался прав. Сергей, поселившись в палаццо Орлова, начал понемногу успокаиваться. Он поступил под начало Алехана – и тут же забыл об этом, так как службы для него никакой не было, а Орлов обращался с ним вовсе не как с подчиненным. Время шло незаметно… Сергей и не заметил, как наступило лето.
Однажды, едва проснувшись, Ошеров увидел входящего к нему Алехана.
– А ты еще дрыхнешь! – возгласил Орлов. – Вставай!
– Что случилось? – Сергей даже испугался. Но Алексей весь светился и едва ли не хохотал.
– Мир, братец, мир! В деревне Кучук-Кайнарджи подписан мирный договор. Турки приняли все наши условия. Войне конец!
Сергей вскрикнул и кинулся обнимать Орлова…
*
По условиям Кучук-Кайнарджийского мирного договора Россия приобретала часть азовских и причерноморских берегов и выходила в Средиземное море. Крымский полуостров получал независимость от Порты. Вместо того чтобы ослабить Россию, как о том мечтали ее недруги, война, тяжкая, но славная, послужила к возвышению великой империи, необычайно подняла ее мировой авторитет.
Потемкин писал о победоносном завершении войны: «Пусть зависть надувается, а мир полезный и славный». О фельдмаршале Румянцеве так отзывался: «Петр Александрович – честь века нашего, которого имя не загладится, пока Россия – Россия».
Но и тягостные предчувствия не обманули: Пугачев шел на Казань. Шел с могучей силой разношерстого люда, вновь собравшегося возле мужицкого царя – кто от горьких обид своих, кто из жажды нового, неведомого, что всегда лучше старого кажется, а кто-то просто разделял с Пугачевым девиз его: «День мой – век мой!»…
Екатерина не вошла, а ворвалась в кабинет Потемкина. Хлопнула бумагой по столу.
– Что значит сие?!
Супруг остался невозмутимым.
– Сама изволишь видеть – указ о назначении Петра Ивановича Панина главнокомандующим войсками, выступающими против мятежников. Вместо покойного Бибикова.
– Не слепая я, сударь! Почему со мной не посоветовался?
– Да мимо тебя не пройдет, государыня.
– Да! Вы порядка ради приносите мне указы на подпись, но мое к ним отношение очень мало беспокоит вас!
– Успокойся, Екатерина Алексеевна. Почему ты против Панина?
– Мудрено догадаться! – съязвила Екатерина. – Он враг мой, брат моего врага!
– А почему тогда, Ваше Величество, – вспыхнул наконец и Потемкин, – вы до сих пор держите
– Ты решил! Ты, милый, забываешь, что царица в России пока еще я!
– А я – глава Военной коллегии.
– Так и думала, – с горечью произнесла императрица, – что ты даже вида не покажешь, что слушаешься, Григорий Александрович.
– Прости, матушка, но для чего тогда избирала? Чтобы в кратчайший срок дела делал поспешные или чтоб в послушании тебе тренировался?
Екатерина сжала виски пальцами.
– Ты дерзкий человек, Григорий. Хорошо. Ты прав: Панин – человек для сего дела подходящий. Будь по-твоему – изволь, подпишу указ. Но, Григорий Александрович! Хоть ты и супруг мой венчанный и по закону должна я тебе повиноваться, от чего и не отрекаюсь, все-таки хотя б иногда о том вспоминай, что меня на царство венчали, и я – помазанница Божия!
Потемкин поморщился. Лишние разговоры да советы – делу проволочка. Но жаль обижать ее!
– Прости меня, матушка. Ну а про Суворова что скажешь? Теперь, когда мир с турками заключен, можно силы немалые на Пугачева кинуть. Отозвать Суворова с Дуная?
– Отзывай! – без колебаний подтвердила Екатерина.
Страсти поутихли. Но горький осадок остался.
– Мы ссоримся из-за власти, а не из-за любви, – грустно вздохнула императрица. – Но довольно об этом. Хочу поговорить с тобой о Новой России…
Еще один день уходил медленно, каплей впадая в океан истории…
*
«Принцесса Елизавета Всероссийская желает знать: чью сторону примете вы, граф, при настоящих обстоятельствах? Духовное завещание блаженной памяти императрицы Елизаветы Петровны, составленное в пользу дочери ее, цело и находится в надежных руках. Князь Разумовский под именем Пугачева, находясь во главе нашей партии, благодаря всеобщей преданности русского народа к законным наследникам престола, имеет блистательные успехи. Ободряемые этим, мы решили предъявить права свои и выйти из печального положения, в какое поставлены».
Алексей Григорьевич Орлов, распечатав пришедший на его имя конверт без подписи и указания места отправления и пробежав лишь первые строки, пришел в великое изумление. Но тут же овладел им и гнев. Неведомо чьею рукой писаные строки возвещали о том, что некая принцесса, дочь якобы покойной государыни Елизаветы, находится ныне под покровительством турецкого султана. Под теплым сим крылышком она решается действовать, дабы вернуть себе «похищенную» корону. К письму прилагался манифест: «Мы, Елизавета Вторая, принцесса Всероссийская, объявляем всенародно, что русскому народу предстоит одно из двух: или стать за нее, или против нее…»