Княжна Тараканова
Шрифт:
Грейг служил, одерживал победы. Сын и внук также служили, одерживали победы. Братья Орловы отставлены были от двора навеки, но с такими награждениями, что вполне могли вести жизнь богатейших магнатов, каковую и вели. Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский никогда не вспоминал о женщине, которую привез из Италии в Петропавловскую крепость. Вскоре он женился на Авдотье Лопухиной, умершей одиннадцать лет спустя, ей было двадцать четыре года. Он пережил ее на двадцать один год, сожительствовал с госпожой Бахметевой. Он был человек своего времени. Люди по большей части бывают именно людьми того времени, в котором существуют, то есть именно того самого «своего времени». Чтобы обогнать свое время или отстать – это редко… Некоторые хотели бы оставаться совсем свободными от
Но ни Орлова, ни Грейга Елизавета никогда более не встречала. А встречала она как раз доброжелательного князя Голицына, который допрашивал ее. Говорили по-французски. Она ничего не узнала о нем, кроме имени и титула. Он между тем был человек известный. В ранней молодости служил в войсках замечательного принца Евгения, командовавшего в 1735 году на Рейне австрийскою армией. Затем вступил на дипломатическое поприще, находился в Истанбуле, при русском после Румянцеве, посланником при саксонском дворе. Получал военные чины, дослужился до чина фельдмаршала, но ни одной победы на поле боя не одержал. Человек по натуре своей штатский, считавшийся добрым, честным, справедливым. Он не вдавался в придворные интриги и сумел приобресть всеобщее уважение… Она ничего об этом не знала, но машинально разглядывая пятна стеарина на его рукаве, отчего-то закапанном стеарином от новой свечки, тоже думала, что он человек добрый. Он хорошо обращался с ней и ничего дурного от нее не хотел; только, чтобы она сказала о себе правду, ту самую, очень простую правду, которую она как раз и не собиралась говорить!.. Но, впрочем, добрый Александр Михайлович Голицын никакого истинного расположения к вверенной ему пленнице не чувствовал. Напротив, она была неприятна ему. Он, как и его императрица, если лгал, то лгал просто, без лишних кунштюков! А вообще в Российской империи любили правду, а самая правдивая правда называлась «подноготной», потому что ее выговаривали при пытке, когда пытуемым загоняли иголки под ногти…
Голицын писал Екатерине:
«…Ее изворотливая душа способна ко всякой лжи и обману. Она не чувствует ни на одно мгновение угрызений совести. Она вращалась в обществе бесшабашных людей, и вследствие этого ни наказания, ни честь, ни стыд не удерживают ее от совершения чего-нибудь такого, что было бы сопряжено с личной пользой преступницы. Природная быстрота ума, приобретаемая практичность в некоторых делах, уверенные поступки, отличающие ее от других, сделали то, что она очень легко могла возбудить к себе доверие и извлечь пользу из добродушия своих знакомых…»
Из его добродушия она никакой пользы для себя не извлекла. Да она и практичной не была. Практичными были Орлов, Грейг, Екатерина. Обычно люди практичные знают, до каких границ возможно им дойти, а люди непрактичные ставят перед собой цели, по большей части немыслимые!..
Когда она в самый первый раз вошла в его кабинет, он тотчас заметил, что она увидела икону, образ Спаса, увидела, потому что золотой оклад ярко блестел. Но она не подняла правую руку, не сделала того характерного движения, не сложила пальцы определенным образом… Она не перекрестилась, как непременно и почти бессознательно сделал бы это православный, грек или русский… Голицын, человек наблюдательный и поживший, скоро понял, что пленница и вовсе не религиозна, и назвал ее в очередном послании к императрице «безбожною»…
На французский вопрос Голицына о том, какую религию она исповедует, она отвечала тоном человека, который и сам не знает всех обстоятельств своей жизни:
– Я должна исповедовать католическую религию…
Далее следовали вопросы о месте рождения, об имени, о родителях… Она уже много раз обо всем этом рассказывала, то есть рассказывала то самое, что Голицын счел бы, а он и счел, «неправдой», так он это называл…
Она говорила по-французски, легко… А секретарь записывал, а Голицын смотрел на нее…
Она рассказала, что не знает в точности, сколько ей лет и где она крещена. Начинает помнить себя девочкой лет четырех-пяти. Ее все звали Елизаветой.
Она с легкостью произносила имена, где-то, когда-то слышанные или читанные, насмешливо и фантастически соединяла нечто пережитое реально с вымыслами…
При ней была нянька по имени Катерина. В девятилетнем возрасте девочку вместе с нянькой куда-то повезли, объявив ей, что везут ее на родину ее родителей. Это случилось в год смерти императрицы Елизаветы. Узнав об этой смерти, маленький караван повернул прочь от русской границы. Почти полтора года девочка и ее спутники провели в пустынных местах Персии. Девочка много болела, и нянька ее полагала, что на русской границе ребенка пытались отравить. Девочка узнала татарский язык. Из разговоров ее спутников она поняла, что новый русский император почему-то должен ненавидеть ее и что это он сослал ее сюда! Потом Катерина договорилась с одним татарином и он помог няньке и девочке бежать. После долгих странствий они прибыли в Багдад, где нашли приют в доме перса Гамета. В этом доме и увидел девочку персидский князь Али, взявший ее под свое покровительство и давший ей тщательное воспитание, которым руководили французские гувернеры. Именно во дворце Али юная Елизавета узнала, что она дочь русской императрицы, своей соименницы. Начавшиеся беспорядки в Персии вынудили Али покинуть страну. Елизавета сопровождала его, одетая в мужское платье. Они побывали в Астрахани, в Риге, в Кенигсберге, в Берлине. Они уже выдавали себя за европейцев и носили европейское платье, он – мужское, она – женское. В Лондоне Али получил важные письма и вернулся в Персию. Его воспитанница предпочла остаться в Европе. На прощанье он снабдил ее драгоценными камнями и золотом, чтобы она могла вести безбедную жизнь. Она жила в Лондоне и Париже, где познакомилась с князем Радзивиллом, вместе с ним ездила в Италию…
– О происхождении моем я знаю только то, что говорили во дворце Али! Я готова признать, что они вводили меня в заблуждение, преследуя какие-то свои цели! Я ни в чем не виновата. Я ничего верного не знаю о себе!..
Допрашивали Чарномского, слуг, Франциску. Очных ставок с Елизаветой не было. Слуги и Франциска действительно ничего не знали о ее происхождении и говорили осторожно, опасаясь сказать что-нибудь лишнее и тем самым повредить себе!.. Путаные речи о князе Радзивилле Голицын со всеми подробностями передавал в своих донесениях императрице. Но она отнеслась равнодушно к сведениям о князе. Он, как известно, просил прощения. Она, как известно, простила. Он, как известно, получил назад свои имения. В том, что он более не будет вредить ей, императрица не сомневалась, и оказывала ему всяческие милости, называя в то же время «пустым человеком»…
Первые допросы Михала Доманского также ничего не дали Голицыну. Михал был более чем осторожен. Выходило так, что он не разбирался ни в делах странной женщины, ни в действиях конфедератов… И тут Голицын задал ему удивительно логичный вопрос:
– Зачем же вы оставались при этой женщине?..
Самое занятное было то, что именно теперь Михал наконец-то мог сказать чистую правду:
– Страстная привязанность к ней и желание знать, чем кончатся запутанные ее обстоятельства, заставили меня остаться при ней и уговорить Чарномского не покидать ее…
Это, конечно, была правда, но и не совсем правда, хотя бы потому что эти самые «обстоятельства» отчасти были, что называется, «запутаны» именно вследствие вмешательства Михала Доманского!.. Но эта самая «страстная привязанность» – вот это была правда!..
Сидя в кресле, она ожидала очередных вопросов Голицына. Сегодня в лице его читалась некоторая энергическая торжественность. Должно быть, он что-то такое придумал, из-за чего допросы могли оживиться. Ведь покамест это были всего лишь совершенно бессмысленные разговоры: Голицын сурово, но отнюдь не злобно спрашивал; она отвечала ему странными сказками о таинственной сироте…