Князья Преисподней
Шрифт:
— Что ж, вы это заслужили, — заметила Лидия.
— Воистину так, — холодные тонкие пальцы коснулись ее руки. — Отец Орсино, испанский священник, провел в шахтах Шилю три столетия, сочиняя опровержение постулатам Лютера, и он умоляет меня забрать его записи из покинутого им укрытия, чтобы он мог доставить их папе, которому и посвящен его труд… право же, страшно становится, как подумаешь о его размерах.
— Вы собираетесь проникнуть в шахту? — спросила она, содрогнувшись при воспоминании о том, что рассказал ей Джейми о напавших на него созданиях. О распухшем посиневшем лице
— По меньшей мере, я собираюсь подобраться как можно ближе и увидеть все, что только можно увидеть. Сейчас нам более всего не хватает знаний об этих Иных: их количестве, передвижениях, природе и образе их мышления. Не только ваш муж служил своей стране подобным образом, сударыня. Когда я впервые прочел об этих созданиях, мне пришло в голову, что часть сведений о них сможет собрать только немертвый.
Призыв к осторожности застрял у нее в горле: «Я НЕ МОГУ просить его поберечь себя, ведь его расследование вполне может закончиться убийством нескольких ни в чем не повинных людей».
И снова она ощутила всю правильность некогда сказанных Исидро слов. Между живыми и мертвыми не может быть дружбы. Разве что мертвые откажутся продлевать свое земное существование за счет чужих жизней.
Но когда она заглянула ему в глаза и увидела в их многомерных желтых глубинах, что все эти мысли ему знакомы, ее сердце болезненно сжалось.
Исидро поклонился и поцеловал ей руку. За белым шелком холодных губ скрывались убийственные клыки. Теряющиеся в складках бархата часы над камином мелодично пробили четыре часа.
— Будить вас каждую ночь было бы жестоко с моей стороны, сударыня. Если вы сочтете нужным встретиться со мной, не задергивайте шторы на одном из окон спальни.
Лидия ощутила прикосновение к своему разуму — сонливость навалилась тяжелым бархатным покровом — и сильнее сжала его костлявые пальцы.
— Вы были в моем сне? Я имею в виду, не в этой комнате, а в доме моего отца?
Сонливость пропала. Бесцветные брови слегка сдвинулись над переносицей.
— Доме вашего отца?
— После того, как мама умерла, — прошептала Лидия. — Я была там, искала ее по всем комнатам… мне часто снится этот сон. Но на этот раз в доме был кто-то… что-то еще.
Нет, — тихо ответил вампир, — это был не я.
14
У Даньшунь (который с 1898 года немного раздался вширь и поседел) поприветствовал Эшера, взял деньги и по лабиринту двориков, где висело на веревках белье, в хлевах похрюкивали свиньи, а в клетках копошились голуби, едва различимые в тусклом рыжеватом свете ламп, что просачивался в щели меж закрытых ставень, провел его в сыхэюань в дальнем углу беспорядочно застроенного участка, где и оставил среди пыли и обломков черепицы. Эшер получил пару американских армейских одеял, а на следующее утро какой-то юноша (возможно, обитатель одного из двориков) принес ведро воды, чашку риса с овощами, китайские штаны и туфли и тут же поспешил уйти, даже не оглядевшись. Днем Эшер осмотрел постройки, окружавшие его дворик и несколько соседних, и обзавелся жаровней, двумя ведрами угольных
На гостиницу его нынешнее обиталище походило мало, но Эшер не жаловался.
Следующим вечером, когда он был занят ужином, который принес (молча и не поднимая глаз) незнакомый человек, похожий на разорившегося крестьянина, из-за огораживающей дворик стены показалась молодая китаянка. Она оглядела обрушившиеся строения, затем подошла к двери, у которой сидел Эшер.
— Господину холодно? — спросила она. — Еще одно одеяло?
С этими словами она принялась стаскивать с себя ципао.
Эшер встал (давно зная У, он ожидал чего-то подобного) и взял девушку за руки, не давая раздеться.
— Бу яо, сесе, — произнес он, склонив голову в знак благодарности. — Я польщен оказанной мне честь, но мой почтенный тесть запретить мне сходиться с женщинами, пока я скрываться. Не могу пренебречь его указаниями.
Девушка (по виду ей было лет семнадцать — восемнадцать) ослепительно улыбнулась, услышав его китайский, и поклонилась:
— Не угодно ли почтенному гостю чего-нибудь еще?
Голос у нее был слишком низким для молодой женщины, ее пекинский выговор отличался от привычного мандаринского наречия, но все же Эшер понимал ее.
— Если я вернусь домой, никак не услужив вам, — объяснила она, когда он отрицательно покачал головой, — свекровь будет недовольна, поскольку господин У уже заплатил ей и ей придется вернуть ему деньги. Могу я сказать ей, что сделала для вас все возможное?
Эшер улыбнулся:
— Что сказать почтенной свекровь, меня не касается, — ответил он, и ее улыбка стала еще шире. — Чаю?
Он указал на изящный селадоновый чайник (скорее всего, где-то украденный), который за несколько минут до этого ему принесли вместе с лапшой и супом.
Девушка опустилась на циновку и налила первую чашку; глаза ее вспыхнули:
— Это же лучший по лай дедули У! — воскликнула она. — Верно, он сильно вас ценит. Может быть, я все же могу услужить вам?
— Поговори со мной, — сказал он, снова скрестив по-турецки ноги. — Расскажи мне о яогуай Чжуннаньхай.
Вопрос был задан наобум, но ее глаза потемнели от страха.
— Чжуннаньхай? Значит, это правда? — встревоженно спросила она. — Муж моей младшей сестры говорит, что в горах Сишань водятся бесы, жуткие твари, от которых воняет и которых нельзя убить из ружей… Он сейчас в Гоминьдане, мой зять. Их командир говорит, что никаких бесов не существует, потому что теперь у нас есть наука и мы покончили с суевериями императорских времен… Они и правда уже в городе?
— Не знаю, — в поданной ему чашке плескался билочунь, чай, выращенный в горах Дунтин. — Узнай для меня? Узнай, им не говори…