Код Маннергейма
Шрифт:
Далай-лама сказал, что ему довольно хорошо в Утае, но сердце его находится в Тибете. Многие посещавшие монастырь жители Тибета просили его вернуться в Лхасу, что он, возможно, и сделает. Я заметил, что, когда Его святейшество посчитал необходимым покинуть свою родину, симпатии русского народа остались на его стороне и за прошедшие годы эти симпатии не уменьшились. Далай-лама слушал мои заверения с искренним удовольствием.
В конце аудиенции я попросил позволения продемонстрировать браунинг, который собирался вручить Далай-ламе в качестве подарка. Когда я показал, что пистолет одновременно заряжается семью патронами, Далай-лама заразительно рассмеялся. Этот подарок весьма прост, сказал я и посетовал, что не могу
8
Карл Густав Маннергейм. Мемуары. М., 2003.
Покинув монастырь, я в уже привычном сопровождении филера вернулся на грязный, переполненный паломниками постоялый двор, где мне с трудом удалось получить отдельную комнату. Я намеревался переночевать здесь, в надежде получить какие-либо известия о дальнейшей судьбе экспедиции. Среди ночи меня разбудило поскребывание в жалкое подобие двери, сплетенное из сухих стеблей тростника…
В приемном покое Военно-медицинской академии, перепоручив Димку заботам дежурного врача, Анна впервые за несколько часов, спрессованных захватом замка в одно бесконечно длящееся мгновение, взглянула на себя в зеркало. Увиденное ей не понравилось — ссадина на лбу, грязные пятна на носу и щеках, растрепанные волосы, тоскливые глаза измученного и загнанного зверька.
— Устала, дочка? — участливо спросила ее пожилая санитарка, — Страшно небось там было? Стреляли? Пойдем, милая, умоешься.
Она отвела Анну к умывальнику и принесла свежее хрустящее полотенце с неистребимым больничным запахом дезинфекции. Вода освежила, и Анне стало чуть легче, а заботливая санитарка предложила ей чаю с сухарями.
Дождь продолжался, и на улице было зябко и темно. Белые ночи покинули город и отправились на север доживать свой короткий призрачный век. Стояла удивительная тишина, необычная для Петербурга, где любой час ночи, особенно летом, заполнен множеством звуков усталого мегаполиса.
У входа в приемный покой, терпеливо ожидая ее, мок Стасис.
— Я отвезу тебя домой.
Он осторожно взял ее ладонь и погладил, тепло и бережно. Анна чувствовала его мужской интерес, ей это нравилось. Но она боялась и не хотела дальнейшего сближения. И не только из-за не располагающих к лирическому настроению событий — смерти деда и жестокого фарса с захватом замка. Страшно разрушать с таким упорством когда-то выстроенную внутреннюю защиту — стеночку, отделившую ее душу от мучительной несостоятельности бывшей «большой любви». «Да и не время сейчас. Об этом я не буду думать сегодня — подумаю завтра». — Анна усмехнулась, поймав себя на цитате из «Унесенных ветром».
Неожиданно и очень вовремя зазвонил телефон. Нервничающий Шаховцев, узнав, что Воскобойникова уже определили в клинику, требовал немедленно отправляться в редакцию — ее выборгский сюжет через тридцать минут должен появиться в экстренном выпуске.
— Дом отменяется. — Анна вздохнула и попыталась сосредоточиться на предстоящей стремительной подготовке материала к эфиру. — Ты не мог бы подвезти меня на студию? Тут недалеко.
В теплом салоне машины она почувствовала, как промокла и продрогла. «Вдобавок ко всему прочему еще и заболею», — подумала она тоскливо. Закрыв глаза, Анна сосредоточилась на тексте будущего репортажа: слова уже выстраивались в законченные фразы, разноцветные осколки трагифарсной мозаики складывались в четкую картину происшедшего. Это маленькое шаманство увлекало — она искренне любила
Извлеченные из багажника штатив и сумку с камерными причиндалами не получалось ухватить одной рукой — другой Анна крепко сжимала ручку телевизионной камеры, которую Димка велел беречь пуще девичьей чести и нигде, ни при каких условиях не оставлять дорогостоящий аппарат без присмотра. Пришлось попросить Стасиса задержаться. Опередив Анну, он распахнул перед ней дверь:
— Можно, я тебе позвоню?
— Конечно, — ответила она на ходу, протискивая увесистую камеру через турникет, — Спасибо тебе за все.
Со всей возможной прытью она вскарабкалась по лестнице на третий, «новостийный» этаж. На площадке уставшие и раздраженные незапланированным ночным бдением молча курили коллеги.
— Ну и видок у тебя, Троицкая, — своеобразно поприветствовала Анну выпускающий редактор Ирина Мадзигон, бальзаковского возраста женщина с красивыми ногами и сложным характером, — Не задерживайся, быстро садись писать, — там Шаховцев весь на гуано изошел, тебя дожидаясь.
— Ребята, — попросила Анна операторов, — спуститесь, пожалуйста, вниз. Там человек дожидается — со штативом и прочим имуществом.
— Все сделаем, не переживай, — успокоил ее Женька Алексеев, забирая камеру, — Ты расскажи, как там Димка?
— С Димкой плохо. Глаз поврежден, будут оперировать.
Тут распахнулась дверь, ведущая в редакционный коридор, и на площадку выглянул сам Шаховцев. Всегда крайне трепетно относящийся к своей внешности, сейчас он был в несвежей белой рубашке с распахнутым воротом, подбородок и щеки покрывала неопрятная щетина.
— Анна, почему вы еще не за компьютером? У нас выпуск через двадцать минут! Давайте-давайте — все остальное потом.
Он схватил журналистку за руку и буквально потащил за собой в тесную комнатенку, которую начальство предпочитало громко именовать ньюс-румом. Там почти насильно усадил на вращающийся табурет перед монитором и, предупреждая возможные вопросы, громко объявил:
— Троицкую — не беспокоить! — и, как бы охраняя, встал у Анны за спиной, интимно положив ладонь на ее плечо — очевидно, чтобы приободрить.
Шаховцевская рука на плече ужасно раздражала. Набирая текст, Анна ерзала, пытаясь робко выползти из-под начальственной длани. Отчаявшись, она нервно дернула плечом. Шаховцев наконец отошел и принялся подбадривать вялых сотрудников:
— Арапова, не спите — лучше помогите, чем можете. Вы перемонтировали сюжет? А видеоряд для утренних выпусков написали? Вот просыпайтесь и пишите. Маргарита Моисеевна, — была у него такая манера — прибавлять к имени собеседника семитское отчество, — что у нас там с Искрометовым?
Заместитель Шаховцева Маргарита Оганесян, оторвавшись от телефонной трубки, пожаловалась:
— Искрометов — как обычно: еще не разобрался в ситуации и «флаиться» пока не готов.
Корреспондент Илья Искрометов, обстоятельный бородатый флегматик, никогда не нервничал и не спешил, чем доводил дам-редакторов до умоисступления. Хотя «флай» [9] позволяет выходить с места события в эфир прямо во время выпуска, «стендап» корреспондента обычно старались записать чуть раньше, дабы избежать возможных технических проблем. Шаховцев выхватил у Оганесян трубку:
9
«Флай» (от англ. flay-way) — передвижная телевизионная станция.