Код Маннергейма
Шрифт:
Он захохотал и долго не мог успокоиться, все повторяя свое дурацкое: «пиф-паф — и нет барона». Вдруг, остановившись, поднял на меня совершенно ясный взгляд и трезво произнес:
— Хорошо, что согласился. Иначе тебя пришлось бы убить. Только, тсс, — никому. Служба такая у «Дяди Феди» — тайная: никто ничего не должен знать. А сейчас иди, а я побуду здесь немного. Прощаться не будем. Там — свидимся, там все свидятся. — И он упал на циновки, окончательно отдавшись власти опиума.
Этим странным свиданием мои приключения той ночью не завершились. Давешний монах поджидал меня у выхода и вновь знаками предложил следовать за ним. Окольным маршрутом мы двинулись к монастырю, обходя посты китайских солдат, старательно охранявших монастырские стены. Мой спутник привел меня к тайному лазу, служившему, очевидно, для гостей, визиты которых хотели скрыть от пристального внимания китайских властей.
Запутанными коридорами прошли мы к покоям Далай-ламы. Он встретил меня на этот раз не в зале для приемов, а в маленькой, совершенно
Он сосредоточенно выслушал перевод, а потом приблизился и дотронулся рукой до моего плеча. Далай-лама был возбужден, и жар его небольшой ладони я чувствовал даже сквозь грубую ткань:
— Я знаю, что вас ждет победа. Вы — воин неба, священный Гэсэр-хан, и сколько бы ни выступило против вас врагов — не имеет значения. Все мои добрые подданные, весь народ Тибета будут вашими помощниками. Но главное, — он выделил паузой важность следующих слов, — главное — вы обрели свой путь. До тех пор пока им следуете — будете непобедимы. А вот это поможет вам. — Он достал из складок одежды шелковый красный шнурок и знаком попросил меня опуститься на колени. Когда я выполнил его просьбу, Далай-лама набросил шнурок мне на шею и завязал сложным узлом. Затем он положил правую руку на мое темя, — ладонь была все такой же сухой и горячей, — наклонился и дунул на узел шнурка. Внезапно он провел рукой по моей голове, словно ощупывая.
— Габала! — воскликнул он и рассмеялся.
— Его святейшество говорит, что ваш череп не имеет шва. Это габала — божественный знак. Вам предначертаны великие свершения. А то, что у вас на шее, называется сунн-дуд, [12] — сказал мне переводчик, низко поклонившись, — теперь вы везде находитесь под защитой ринпоче. [13]
В комнату бесшумной тенью проскользнул высокий молодой тибетец и простерся ниц пред стопами Его святейшества. Далай-лама что-то тихо сказал ему, тот поднялся и с глубоким поклоном приблизился. Меня поразила его внешность: прямым разрезом глаз, красноватым оттенком кожи удлиненного лица он скорее походил на северо-американского индейца, а не на китайца или монгола. Лама, указывая на тибетца, сказал:
12
Сунн-дуд — шелковый шнурок, на котором специальным образом вяжутся узелки, почитается тибетскими буддистами как священный оберег.
13
Ринпоче — почтенный титул, означающий «драгоценный».
— Это Тенцинг — один из лучших воинов Тибета. Он будет сопровождать вас и помогать в вашем достойнейшем деле. Тенцинг соберет в священной горной стране достаточно верных людей для свершения предстоящего вам великого подвига.
Глаза верховного жреца в тусклом свете масляной лампады лихорадочно блестели, он был бледен и заметно утомлен. Закончив говорить, Далай-лама слегка поклонился мне и вышел из комнаты. Отвечая на его поклон, я подумал о том, что этот человек, прибывая в практическом заключении, ведет бесконечную, забирающую все его силы борьбу за независимость своего родного Тибета. И я не мог ему не сочувствовать.
Покинул я монастырь в сопровождении Тенцинга и монаха-переводчика тем же тайным путем. Неподалеку от монастырских стен я с удивлением увидел оседланного Талисмана, оставленного на постоялом дворе. Моим спутникам также приготовлены лошади. Ожидавшие нас тибетцы извинились за то, что сочли возможным, ради соблюдения тайны отъезда, привести коня и забрать мои скромные пожитки.
Ночной сумрак едва начинал сереть, когда мы тронулись в путь. Молчаливые спутники не прерывали моих размышлений. Я всегда отличался большой рассудительностью и отнюдь не склонен, как многие мои русские приятели, выдавать желаемое за действительное. Несколько лет назад, оставив прекрасное место преподавателя в Николаевском кавалерийском училище, я отправился добровольцем в Маньчжурию, затем с увлечением согласился на длительное путешествие по Центральной Азии и Китаю. А сейчас готов преодолеть тысячу верст, чтобы, имея десять штыков и поддержку монахов да пастухов, необученных и плохо вооруженных, противостоять конвою английского колониального корпуса — опытным, участвовавшим не в одном сражении солдатам самой передовой армии мира.
Следовало признать, что я — закоренелый авантюрист, для которого возможность нового приключения дороже самой жизни, и мое приподнятое настроение свидетельствовало об этом. Я ощущал возбуждение и азарт. Наверное, подобные чувства испытывали Писарро и Кортес, отправляясь завоевывать государство инков.
Я не думал о том, чем может обернуться эта военная авантюра. Меня не пугала угроза Лавра — доводилось слышать о жестоких нравах в тайном братстве «дяди Феди». В должной мере обладая необходимым для
Очевидно, мое видение, как говорят русские, в руку: та пустая горная дорога — символ моего пути, пути воина и полководца. Он предназначен мне, и лучшее, что я могу сделать, — не уклоняться от него. А кто определил для меня этот путь — не все ли равно?
В Кульдже я провел деятельную подготовку к походу нашего небольшого отряда, но прежде я собрал десятерых подчиненных и кратко, без подробностей изложил им то, что нам предстоит совершить.
— Мы были вместе в Маньчжурии, и вы все вызвались добровольцами отправиться со мной в трудную экспедицию. Я горд вашим доверием, — сказал я своим солдатам. — Я говорю вам, что из Тибета вернуться живыми будет очень трудно. Я не могу вам приказать, но я прошу вас отправиться туда вместе со мной.
Ни один из моих людей не воспользовался возможностью остаться, и я, в который уже раз, восхитился мужеством русских солдат, мужеством фатальным, когда люди идут в бой, уверенные в том, что им суждено погибнуть.
Кроме снаряжения, нам предстояло доставить в Тибет сотню винтовок с боеприпасами, под видом геодезического оборудования привезенных из русской миссии в Пекине. Впереди отряд ожидала длинная дорога через пустыню и высочайшие на земле горы. И для меня, дописывающего эти строки в Кульдже, за три месяца до начала весны, было очевидным, что вновь вернуться к дневнику я смогу не скоро.
И пришел Сын Человеческий в город Назарет, где были матерь Его, и братья, и сестры Его. И пришли к Нему фарисеи, и думали в сердце своем: «Как же Он сын Божий? Мы же Его знаем — Он сын Иосифа-плотника. И мать Его тут живет». И не верили, что Он — мессия. И позвали Сына Человеческого и учеников Его в один бедный дом, а там была свадьба. И радовался Иисус жениху и невесте, и говорил так: «Оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей. И будут два одною плотью, так что они уже не двое, а как две половины одного яблока». И возлежали они на брачном пиру, и вот закончилось в том доме вино. И сказал Иисус хозяину дома: «Не заботься о том. Возьми мехи и наполни их водой из источника». Тот так и сделал и видит — не вода в тех мехах, но вино доброе. А был день субботний, и пришли фарисеи, а с ними книжники иерусалимские, и укоряли Его за нарушение заповедей субботы. А Иисус отвечал им: «Должно ли в субботу добро делать или зло делать? Так вот истинно говорю вам — не человек для субботы, но суббота для человека». И услышав это, фарисеи стали думать против Него, как бы погубить Его, и сказали они людям, что Он не в себе. И пришли к Нему мать Его и братья, чтобы взять Его, и упрекали Его: «Иди, будь плотником, как и был». И скорбела душа Его, и сказал Он ученикам своим: «Истинно говорю вам — не бывает пророка в своем отечестве». А брат Его Иаков говорил много с учениками Его Иоанном и Иаковом Зеведеевыми, и замышляли идти в Иерусалим — изгонять недостойных из храма. И многие 6 Назарете соблазнялись о Нем, и не мог Он там исцелять и совершить чудо по неверию их. И покинул Он город сей, и сказал ученикам своим: «Лисицы имеют норы, и птицы небесные гнезда, а Сыну Человеческому негде преклонить главу свою». И у гили они в пещеры прибрежные, и призвал Он двенадцать учеников своих и сказал им: «Жалко мне людей, ибо изнурены они и рассеяны, как овцы, не имеющие пастыря. Жатвы много, а делателей мало». И дал им власть изгонять бесов и врачевать всякую болезнь и всякую немощь. И были там ученики Его Симон, называемый Петром, и Андрей, брат его, Иаков Зеведеев и Иоанн, брат его, Филипп и Варфоломей, Фома, по прозванию Близнец, и Матфей-мытарь, Иаков Алфеев и Леввей, прозванный Фаддеем, Симон Канаит и Иуда Искариот, единственный иудей среди сынов галилейских. Сих двенадцать послал Иисус и заповедал им: «Ходите же, проповедуйте, что приблизилось Царство Небесное. Даром получили — даром давайте. Не берите с собой ни золота, ни серебра, ни сумы на дорогу, ни посоха, ни двух одежд. Ибо трудящийся достоин пропитания». И пошли они по городам и весям проповедовать приближение Царствия Небесного. И гнали их многажды, и побивали каменьями, а неразумеющему грамоты Симону Петру говорили фарисеи: «Пришел Сын Человеческий, поста не держит — се просто человек, который любит есть и пить вино, друг мытарям и блудницам», и не знал он, как отвечать им. А Иаков Зеведеев и брат его Иоанн наречены были Воанергес, что значит «сыновья громовы», ибо много пугали людей страшным судом и муками адовыми, и бежали те от них. А Иуде Искариоту, ходившему в города иудейские, надсмехаясь говорили: «Что за пророк из глухомани галилейской чудеса разные творящий и из мертвых воскрешающий? Сказано же: что доброго может быть из Назарета?» А рабу Его Фоме нарекли прозвище Близнец, ибо платье Иисуса было на нем, и лицом походил он на Учителя. Приступали к нему зелоты, с мечами ходившие, — враги кесаря, ищущие устроить смуту и прогнать легионы римские из земли Израилевой, и говорил Фоме предводитель зелотский Варавван, думая, что говорит Сыну Человеческому: «Ты Иисус из колена Давидова есть царь иудейский. Сделаем смуту средь сынов Израилевых, и будешь править в Иерусалиме». А ходили они на восток — через одну землю меж двух вод пролегающую, — на другую, ибо там должно исполниться прореченное.