Кодекс Хранителя
Шрифт:
— Спой ей, — тихо прошептала женщина, когда борьба стала бессмысленной. — Ты же пел ей колыбельные.
Кирин вздрогнул, но оторвать глаз от жуткой картины не мог. Тело его сестры замерло, покрытое сотнями мелких светящихся завитков. Они гасли один за другим, выкачивая последние энергетические крупицы.
Собственные ладони наконец послушно сжались в кулаки.
— Спой… — снова повторилась женщина. — Она успокоится и ляжет в черную колыбель без страха.
— Если вы могли запихнуть сюда любое тело…
— Смысл? — Она была предельно серьезна. — Жалкие крохи… Энергия Максимилиана слишком долго собиралась, чтобы напоить систему по полной… Очень долго. Если бы Хадиса его не убила — сейчас здесь лежал бы он. Одинокий и абсолютно никому не нужный… Пропавший без вести…
И, словно последний аргумент, купель лопнула, распадаясь на части. Вода схлынула.
— Бери ее и уходи, Хинеус… Сними номер в гостинице и выпей. Пошли сообщение в Академию об эвакуации и жди… Больше ты ничего не сможешь сделать.
Очнулся Кирин уже едучи в машине, все так же удерживая голову Хадисы у себя на коленях и бессмысленно поглаживая мокрые пряди. Память была безжалостно искромсана, оставив на обозрение лишь жалкие крохи убийства, совершенного собственными руками.
* * *
Стук в дверь был неожиданный. Напрягшись, Кирин отворил ее и мутным взглядом уставился на посетителя. Звездунов, как всегда, был в костюме. На голове была нахлобучена шляпа, на носу — темные очки.
— Выглядишь, как заказной убийца, — выдал он, пропуская гостя внутрь.
Молча сняв очки, Звездунов оценил обстановку гостиничного номера, ополовиненную бутылку коньяка, плотно зашторенные окна. На диване валялось одеяло и подушка, а в единственном кресле явно коротал последний час сам Хинеус. Бросив очки на стол, он вытащил из бара второй положенный стакан и плеснул коньяка.
— Пришел составить компанию? — вскинул брови Хинеус.
— Ты же заказывал собутыльника… Борин знатно повеселилась запросу, как и предложенной эвакуации, — кивнул он, опрокидывая стакан и глотая обжигающую жидкость. — Дрянь, однако.
Хинеус молча опустился в облюбованное кресло и допил свою порцию. Звездунов присел на диван, не спрашивая позволения и сдвигая постельное белье в сторону. Широко расставив ноги и оперевшись на них локтями, он задумчиво смотрел на бывшего сослуживца.
Молчание затягивалось, но никто из них говорить не спешил.
Хинеус продолжал упиваться, а Звездунов следил за ним, словно за главным героем спектакля.
— Почему твоя сестра уверена, что ты инкуб? — спросил наконец Звездунов.
Хинеус покосился на него пьяными глазами и усмехнулся. Его пошатывало…
— А надо было ей сказать, что это она устроила оргию, в свои чудесные тринадцать? —
— Не понимаю, как вы это скрыли от нее.
— Мы не скрыли, просто перевели стрелки и предупредили, что она может сделать то же самое, когда вырастет. Совет все равно прознал. Куратора назначили, пришлось потрудиться, чтобы взять эту должность…
— И вы навешали на нее проклятия? — На самом деле его волновал другой вопрос, и все же ответ он выслушал.
— А ты хоть раз пытался сдержать пробудившегося суккуба? Думаешь, легко выкачать силы у демона. А она все возвращается назад, словно ничего и не делали. Хадиса даже не помнит этого… Не вспомнит… больше.
Что-то страшное проскользнуло в его голосе, заставившее Звездунова напрячься.
— Где она?
— В спальне.
Октопус нахмурился, после поспешно встал и распахнул полуприкрытые двери. Хадиса действительно была там. Лежащая на кровати во влажной академической форме. Ее серые губы и бледная до синевы кожа наталкивали на определенные мысли.
— Я хотел, чтобы она осталась учиться на твоём факультете. У нее были качества, но… Он сказал: жизнь за жизнь. Так, словно жизнь какого-то больного на голову ушлепка стоит жизни моей Хадисы, или жизни всей моей семьи.
Желваки начали играть на лице Октопуса. Он слушал молча, одновременно пытаясь нащупать пульс, и безнадежно понимал, что тело успело остыть.
— И теперь мне предстоит помпезно предоставить доказательство ее смерти во дворце. Больной старый ублюдок…
Хинеус скривился. Из его памяти успел исчезнуть Храм и обещание Великой Матери. Развеялось зернышко, дарованное как доказательство их соглашения. Стерлась упавшая на колени женщина, умеющая надеть любое лицо и молящая о содействии. Октопус отобрал у него бутылку, а после тяжело склонил голову, спрятав лицо в ладонях. Пьяная речь Кирина не укладывалась в его голове, хотя была предельно четкой и объясняющей сложившуюся ситуацию…
Где-то в Академии в это же время Рубин самозабвенно раз за разом впечатывал рожу Влада в стену, осыпая проклятиями. Мухотряскин уже давно не дергался, болтая поломанной шеей исключительно по инерции. Староста, поведавший сводному брату о велении отца, наблюдал за экзекуцией молча и с несвойственным ему наслаждением, не забывая при этом удерживать энергетический барьер, не пропускающий к ним озадаченных происходящим Ананьева и Виртуозова.
Жизнь за жизнь, как говорил их отец. Это всегда равноценная плата.